Новый мир. № 7, 2003

Цесарки были взяты на перевоспитание, говорил Лев Львович. Их привезла мамина подруга Маша (Мария Аверьяновна), которая на две недели сбежала от своих крылатых питомцев и укрылась на курорте Усть-Качка. Три цесарки носились по квартире, кричали, делали свои дела где попало — в общем, курицы, но не простые, а аристократы… И вот летают эти потомки гадов теплокровных, а в дверь звонок: приехал из Подмосковья Сарынин, он же Вован, единоутробный младший брат. С семьей!

— Вот и хорошо, сынок, что приехал к своему дню рождения! — радостно повторяла Валерия Валерьевна. — Завтра все вместе отпразднуем.

Целый день готовились и в пять часов сели за стол. Час справляли, два. Пили водку «Русский размер», которую тут же стали называть «Русским безразмером». На третьем часу пылающий от выпитого Вован признался:

— А нам тут надо на дно лечь… Мафия здесь, мафия там.

Не успели как следует все расспросить, раздался длинный — гепеушного оттенка — звонок в дверь.

— Это за мной, — сказал Вован, сел на пол и шумно завозился в поисках оружия.

Но вбежала всего лишь соседка снизу. А соседка, она как река: хорошо, если вода чистая, ну а если она несет шумно мусор и муть, все равно ведь ее нужно терпеть.

— Валерия Валерьевна! Кто у вас барабанит по полу не первый день? Вы думаете, если я одна, то меня некому защитить! — И она могуче зарыдала.

Цесарки в это время светски выбрели в коридор.

— Это они стучат носами, когда едят!

Да, это мы, гордо кивали мудрые птицы.

— Их скоро увезут, — частила Валерия Валерьевна.

От соседки избавились, смыв ее парой-тройкой рюмок (а может, и пятью).

А жена Вована Женя после третьей рюмки превратилась в какое-то тесто и повторяла:

— Я просто не понимаю нашей круглой Земли. Эти разборки, войны…

Лев уже вторую ночь мостился на диванчике в кухне. Длинное его тело недоумевало: для кого построены такие кухни? Лев пытался сократиться, под разными углами укладывая больную ногу. А когда-то — после удачной охоты — на сутки отключался, и теща каждый раз говорила: «Спит крепко — хоть яйца ему мой».

Жене Люсе (Пупику) он месяц тому назад оставил квартиру. Точнее: жене и своему приятелю Саше, который в общем-то спас Леву.

— Александр-освободитель ты мой! — выдохнул тогда Лева.

А когда-то жена так любила дичь, которую он, журналист обкомовской газеты и участник краснобоярских охот, приносил домой. Но однажды его судьба решила измениться. На охоте медведя подняли из берлоги, а он, как какой-то диссидент, возмутился: «Ни за что не сдамся коммунистам!» — и заломал Льва.

Порой Лев тосковал по ушедшему здоровью, но если бы вместе с могучим телом вернулась его прежняя жизнь, то, пожалуй, лучше пусть все остается так, как случилось.

Люся (Пупик) и такого его приняла — инвалида, только иногда говорила, когда был совсем край терпению:

— Жаль, что мишка перепутал тебя с первым секретарем обкома!

— Я ему не успел документы показать, — стойко отшучивался Лев.

Все бы можно было стерпеть, если бы он не стал мешать проституткам заниматься своим делом. Люся (Пупик) начинала каждый скандал со страшного далёка. Например:

— Гумилев говорил Ахматовой: «Аня, если я когда-нибудь начну пасти народы — отрави меня»… А ты паси народы, но без меня.

— Ну Пупик, Пупичек, остановись.

— Дон Кихот нашелся, МЧС! Библиотека по закону — наша общая. Зачем ты продал альбом Дали? О ребенке вообще не думаешь.

Их ребенок — замужем в Питере, поэтому не участвовал в беспощадной семейной разборке. А Лев с каждым словом жены удалялся навсегда от когтей Люси (Пупика), но они вытягивались хитрым образом до горизонта…

— Ну и иди к своим злоебучим магдалинам! — закруглила семейную схватку Люся (Пупик).

И он пошел. На улице Ленина стояла Валентина, которая появилась совсем недавно. Она делала первые шаги в древнем занятии и голосовала. Машина затормозила резко и всю ее окатила из лужи. Валентина отбросила пропитанную грязью сигарету, заплакала и начала оттирать первым снегом пальто. Мужик вышел из машины и стал ей помогать. Тощими руками Валентина толкнула его изо всех сил, но он даже и не пошатнулся. Она сама отскочила рикошетом и пошла искать место, где нет луж и там ее подберет первый попавшийся. Лева решил: ну вот сейчас и время, и место подойти, она будет слушать — есть у нее, остались… крошки гордости, чувство непотери себя. Он подошел и только открыл рот, как она ему прямо обратно в рот вогнала его слова (струей терпкого мата). Ну, пока с ней все, заход сделаем еще через неделю. Но… вряд ли будет удачным и следующий разговор. Валентина сама рассказывала, как в их деревне учительница говорила в духе крепостного права: «Тургенев БЫЛИ хороший писатель».

И в очередной раз Лев встретил качка ростом ему по желудок, с буквально квадратными скулами. Он вздувал дополнительные углы под глазами и говорил:

— Если тебе женщину хочется, мы тебе по доброй душе ее и так дадим! Скучняк-то сгоним с лица! Зачем притворяться и уговаривать их идти в хорошую голодную жизнь? Отстань от наших девочек!

А девочки горько усмехались: «Ромыч нас никому не отдаст — стена!»

С лица дядьки Левки (так его здесь называли) они снимали такую информацию: этот крышелет-крышеход — единственный, кто хочет их передвинуть на более безопасное место. Но мало ли кто и чего хочет! Где они — безопасные места-то? А ведь он трех уже уговорил! Аня с легкого ума пошла работать в кафе, Фая и Лада, тоже с большого ума, — на рынок, где получает всего 5 уев в день. Лев платит за комнату, в которой все трое живут.

Ну и что вышло? Анька без сапог, хотя уже конец сентября, а Файка так занята занятухой, что нет времени вылечить зуб, глотает анальгин и ходит с флюсом… Того не понимают, три каскадные дуры, что нужно здесь лет десять пахать, подкопить денег, а потом — иди себе в большую жизнь!

Все Нелли-Насти-Наташи стали ему сочувствовать две недели тому назад: известные ребята, видимо посланные квадратным качком, побили Льва, и с тех пор он не только приволакивает ногу, но и ходит с палочкой. Но все равно ходит и разговаривает с ними. Уговаривает. Сутенеры больше пока не бьют, и не потому, что убедились в его несгибаемости, а просто подсчитали: коэффициент этой болтовни мал, пусть его… У них в очереди стоит полно девок из деревень.

Но тут милиционеры ему сказали: у нас здесь все схвачено, не лезь не в свое дело. И девушки начали ему говорить, а сквозь накрашенную красоту их просвечивал натуральный ужас: да не связывайся с ментами, они еще хуже наших пастухов, мы милицию тоже обслуживаем, черные субботы это называется.

Да, некоторые милиционеры стали здорово походить на преступников: с кем поведешься… Но фагоциты тоже иногда начинают пожирать здоровые клетки организма, а не больные. Менты не хуже и не лучше других. Мент, он и есть мент обыкновенный, ментос вульгарис…

Лев увидел: две дворничихи закидывают лопатами мусор в машину с высокими бортами. Как же у них вечером будут болеть руки! Что же это у нас получается: равенство выражается таким образом, что у женщин отваливаются руки.

Когда Наташу он позвал на работу в соцзащиту, она громко захохотала: «Счас! Побежали босиком, пока дождик без гвоздей?»

А Настя таинственно затянулась сигаретой и рассказала:

— В Древней Греции гетеры носили сандалии, на подошвах которых зеркально было вытиснено: «Иди за мной!» Представляете? Идет, а на пыли оттиски: «Иди за мной». Красота!