Новый мир. № 7, 2003
Шрифт:
— Кормящим матерям споддынуть негде, а буржуи здеся жиры трясуть, спокою не дають никакого…
Однако долгое время у скамеечниц не было лидера. Дед лишь сопел, ожесточенно прокалывая очередной окурок. Но ситуация назрела, и вождь явился. Им стала наша новая соседка — старуха с мучнистым впалым лбом и лошадиной челюстью, утыканной крупными, крепкими зубами. Такая челюсть могла перемолоть кого угодно. Старуха давно угробила мужа, упекла в тюрьму сына и теперь, оставшись как бы не при деле, искала, куда приложить свои дарования. Священным долгом почитала она проповедовать среди сограждан принцип равного распределения жизненных благ — как раз то, чего так жаждало «скверное» общество. Помимо того, Челюсть пылала классовой непримиримостью и была грамотна.
«Культура для народа, а не для элиты», — сказала она.
И настал один действительно несносный, пасмурный день, когда старуха, кипя черным гневом, приковыляла в сквер с корреспондентом «Советского спорта», представив его как «товарища Тариверди Худаверди». Товарищ Тариверди раскрыл перед бабусями коробочку с припудренными кубиками рахат-лукума и узнал потрясающие подробности о том, как
— У нас в Баку такое нэвозможно, — заверил Худаверди — москвич с двухлетним стажем, в сердцах пробросив пустую коробочку мимо урны.
Скамеечницы зашумели. Пресса возмутилась с ними в унисон. И половину кортов (три площадки) отдали народу. Революция, о которой так мечтал дед, свершилась!
Но не младенцы в колясках, не песочницы утвердились на отвоеванных кортах, а лохматый второгодник Блюма с допризывниками, а татуированная амнистия в кирзе, бессмысленной кучей с подзаборным перематом гонявшая спущенный, хлюпающий, как галоша, «пузырь».
Наспех запеленав грудничков, матери попрятались по дворам. А бабуси, разволновавшись, обратили свои взоры на Челюсть.
— Идея была правильная, — сказала та. — Но кто же мог предположить, что свергнем аристократию мы, а власть захватят уголовные элементы?
— У нас в Баку такое нэвозможно! — категорически заявил Тариверди Худаверди, вновь затребованный из редакции. — Позор! А что же предпринять?
Все на свои места поставило время. Дед вышел в отставку. Второгодника выгнали. Допризывников призвали. Секция возбудила вопрос о судьбе кортов, и он решился естественным образом — в ее пользу.
Николай Чуковский
Потаенное
Николай Чуковский (1904–1965) известен прежде всего как советский прозаик. Но мало кто помнит, знает, что он еще и оригинальный, своеобычный поэт. От отдал себя этой стихии с ранних лет (тут и генетика, и просто влияние любящего отца — великого Корнея): в начале 20-х был душой Третьего Цеха поэтов и студии «Звучащая раковина», его ценил Гумилев, его дебют приветствовал сам строжайший Ходасевич! Впервые Н. Чуковский напечатал стихи в альманахе «Ушкуйники», изданном за свой счет, в кредит, — под псевдонимом «Н. Радищев». Портрет юного лирика мы найдем в книге Н. Берберовой «Курсив мой». 1922 год. «С Николаем Чуковским мы виделись теперь почти ежедневно. После лекции в Зубовском институте я заходила в Дом Искусств, где он поджидал меня. Ему было 17 лет, мне только что исполнилось 20. Я называла его по имени, он меня — по имени и отчеству, иногда нежно прибавляя „голубушка“. Это был талантливый и милый человек, вернее — мальчик, толстый, черноволосый, живой…» В 1928 году у Н. Чуковского вышел первый и последний поэтический сборник «Сквозь дикий рай». С тех пор писатель от публикации стихов (другое дело — блистательные переводы: Э.По, Петефи, Тувим) отказался, самовоплощаясь на миру как прозаик, сокровенный поэтический дар пряча в глубинах экзистенции, в столе… Я наблюдала Николая Корнеевича в разговорах с моим отцом — беседовали они исключительно об истории и политике («Бекуша, не будьте карасем-идеалистом», — в детскую память врезалась именно эта реплика Н. К., осторожного скептика). А когда я прочитала ему свои первые рифмованные опыты: год 65-й, — он разразился столь страстным монологом о том, как Ахматова, позаимствовав, неузнаваемо преобразила строфу М. Кузмина (мой папа тем временем заскучал и ушел в иные мысли), что я с юной интуицией просекла: предо мной не советский романист, но «непреодоленный» тайный лирик!
…В архиве Николая Чуковского осталась дореволюционного формата, огромная «бухгалтерская тетрадь», которую автор в тринадцать лет печатными буквами нарек «ВСЕ МОИ СТИХИ». Листы в клеточку исписаны разного цвета чернилами, первая пьеса называется «Гений» и датирована «Масленица 1918». Последняя скоропись — карандашом: «Что желали, что любили…»; дата — январь 1942. Из этой тетради и отобраны неизвестные или накрепко забытые стихи Николая Чуковского, пронесшего поэзию светлого начала — сквозь воцарившуюся прозу.
Апрель 1925.
Сентябрь 1928.
Г. Куклину.
Холмы. Ольха, ольха, ольха, Горячий тих откос, Земля песчанна и суха, И воздух полон ос. Трепещет лист, играет тень И ловит простеца, И даже паутину лень Уже снимать с лица. А ветер грянет на ольху И ну плескать листвой, Как будто озеро вверху Шумит над головой. Ох, этих знойных вихрей злость! Ох, эта тяжесть дня! Я пуст, я выветрен насквозь, И нет во мне меня. Теперь я ломок и хрустящ, Как прошлогодний сук, Я как земля, как пыль, как хрящ Песчанен, тих и сух.Октябрь 1930.
Лето 1937.
Сентябрь 1940.
Январь 1942.
Рассказы
Честно говоря, я понятия не имею, как становятся богатыми женщинами. Месяц назад мне исполнилось тридцать лет, на безымянном пальце моей правой руки — обручальное кольцо из шести льдистых, породистым огнем горящих камешков, каждый из которых мог бы ненадолго спасти небольшую, но прогрессивную африканскую страну от голода и зловещего призрака социализма. Я объехала лучшую половину мира и могу с уверенностью сказать тем, кто собрался мне позавидовать, — больше я из Москвы ни на шаг. Если так хороша лучшая часть нашего бедного света, боюсь, худшая вдребезги разорвет мое нежное сердце.