Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая

Потом несколько часов отрабатывались приемы рукопашного боя. Рекруты разбивали ладонями кирпичи, рассекая руки до кровавых мозолей, а за этим — отжимались на кровоточащих кулаках, подгоняемые яростными криками инструкторов с электрошокерами. Уже на этой стадии несколько человек потеряли сознание.

От тренировок перешли к единоборствам. Они не имели ничего общего ни с привычными мне боксерскими спаррингами, ни с учебными поединками в полицейской академии, ни с занятиями по самбо в полиции. Я считал себя прекрасным бойцом, повидавшим всякого. Но Грей-Айленд показал мне: я еще ничего не видел. Разбившись по парам, рекруты, погоняемые струящимися у них в венах стимуляторами, с ненавистью и отчаянием истязали один другого, нередко калеча и ломая, но как бы далеко не заходили обезумевшие от звериного существования люди — инструктора почти никогда не останавливали бой.

Я практически не помню лица человека из роты «С», с которым меня заставили драться. Слова «партнер» или «соперник» тут были не уместны. Каждый из нас смотрел на другого налитыми кровью глазами, как на самого лютого кровного врага. «Валькирия» клокотала в наших жилах, заставив забыть обо всем.

— ДАВАЙ!!! — ревел Томсон.

Противник набросился на меня с перекошенным от ярости лицом, намереваясь разорвать на части, и очень быстро пыл схватки привел меня в неистовство. Я остановил себя лишь тогда, когда осознал, что сижу верхом на нокаутированном человеке, лицо которого разбито в кровь, и ощущаю у себя во рту вкус крови. Разжав зубы, я увидел, как на грудь сопернику выпадает кусок его уха.

— Добивай этого слабака, мясо! Убей его, Триста двадцать четвертый! — ревел у меня над ухом Томсон.

В этот момент в моей голове щелкнул какой-то предохранитель. В памяти вдруг всплыли воспоминания, которые не имели ничего общего с Грей-Айлендом. Совершенно ясно я вдруг вспомнило лицо своей мамы, когда она укладывала меня спать, еще совсем маленького, укрывая двумя пуховыми одеялами, пока позади, улыбаясь, пыхтел папа, забрасывая в печь дрова. Мама целовала меня в щеку. Я глядел на промерзшее окно с прилипшими к нему снежинками, улыбался, и мои глаза незаметно закрывались…

— Ты что там, уснул?! Бей его!!! — ревел майор.

— Вы тут все с ума посходили, — вдруг прошептал я, опуская кулаки.

— Ах ты сукин сын!

Кулак Томсона обрушился мне на лоб, словно таран. Затем трое его подручных из числа рекрутов, попавших в эту дыру месяцем раньше меня, включая Сто третьего, долго били меня ногами, а потом тащили к асфальтированному плацу у входа на тренировочный полигон. Томсон, сопя, как взбешенный носорог, с чувством разбил об асфальт две стеклянные бутылки из-под воды, а затем раскрошил осколки сапогом.

— Упал, отжался, Триста двадцать четвертый! — взревел он.

«Товарищи», притащившие меня сюда, бросили меня прямо на стекло.

— Отжимайся, сукин сын, иначе, я клянусь — сегодня ты получишь вдвое больше кнута, чем вчера. Не только ты — весь твой чертов взвод!!!

Проблеск сознания, заставивший меня остановить избиение человека несколько мгновений назад, пока еще не угас. Я понимал, кто я. Понимал, где я нахожусь. И я способен был контролировать свои действия. Посмотрев на стоящих вокруг рекрутов, я не увидел в их глазах ни ненависти, ни мольбы. Эти люди были сломлены задолго до того дня, как я ступил на чертов остров. И все же угроза коллективного наказания, которая, я не сомневался, будет исполнена, придала мне сил.

Я перевернулся и стал кулаками прямо на битое стекло. Сделал первое отжимание. Стекло захрустело под костяшками пальцев. Пульсирующая в крови «Валькирия» теперь была моим другом — благодаря ей я не чувствовал боли.

— Кто ты?!

— Мясо, — прошептал я механически.

Второе отжимание.

— Зачем ты здесь?!

— Чтобы убивать.

Третий раз.

— Кто ты?!

— Мясо.

— Зачем ты здесь?!

— Убивать.

Я отжимался так долго, пока не потерял сознание, уткнувшись в стекло лбом. Последние слова, которые я успел услышать, перед тем как сознание милостиво покинуло меня — это грозный крик инструктора, который сидел на мне верхом и без конца осведомлялся, кто я и зачем я здесь.

§ 43

Счет времени очень быстро исчез. В «Вознесении» я всегда помнил, сколько дней осталось мне до долгожданного освобождения. На Грей-Айленде не считают дней. И очень скоро перестают помышлять об освобождении.

Рекрутов «Железного Легиона» тренировали садистски. Если целью занятий, которыми всю свою сознательную жизнь добровольно и с радостью занимался Димитрис Войцеховский, было укрепление его здоровья, то здесь о здоровье объекта под номером Триста двадцать четыре не думали совсем. В понимании тех, кто создал это место, Грей-Айленд был инкубатором, а мы были для них тушками, лишенными воли, разума и каких-либо прав.

Говорят, что армия способна сделать из сопливого мальчишки человека. Но на Грей-Айленде из нас не старались сделать людей. Напротив, главной целью программы проекта «Железный Легион» было лишение рекрутов человеческого облика. В конце двадцать первого века людям не место на войне — на войне нужны машины.

Инструктора в тандеме с генными инженерами призваны были уничтожить нас и собрать заново — в виде безмолвных, беспрекословных и беспощадных убийц. Шестнадцать — двадцать часов в сутки проходили в нечеловеческих испытаниях, издевательствах и унижениях, которые были призваны сломить нас, выбить из нас человеческий дух. Ни минуты отдыха, ни минуты облегчения. Если ты проявляешь слабость — тебя начинают гнать вдвойне, пока ты не упадешь без сил, высунув язык, и тогда, полуиздохшего, тебя продолжают лупить и осыпать проклятьями. Оставшееся время мы маринуемся в наших капсулах, наспех залечивающих свежие раны, сращивающих треснувшие кости и напитывающих нас энергией для нового круга ада.

Ни один нормальный человек не способен был выдержать подобного, оставшись в здравом рассудке. А мне не повезло вдвойне. Я прибыл сюда с изначально подорванным здоровьем, слабый и не способный конкурировать с остальными. Мне суждено было быть сломленным или просто умереть. Но все поменяла «Валькирия», и другие биостимуляторы, которыми меня пичкали сверх всяких норм.

Препараты вливали в нас по ночам, пока мы плавали в своих капсулах в физиологическом растворе, и этого никак нельзя было избежать. Не было никаких таблеток на завтрак и на обед, которые можно было незаметно выплюнуть. Не было уколов, ингаляций или горьких вонючих капель в нос, от которых можно как-нибудь увильнуть. Способов сачковать или укрыться не существовало.

Нас не считали нужным ставить в известность о том, чем именно нас пичкают. Однако не нужно было быть фармацевтом, чтобы понять — это далеко не «безобидные» антидепрессанты, которые, как говорят, втайне скармливают всем обывателям, чтобы примирить их с не всегда радужной действительностью. Это нечто несравненно мощнее.

Средства, которые применялись здесь, едва ли были кем-то зарегистрированы и сертифицированы, вряд ли имели официальные названия. На бумаге их, скорее всего, вообще не существовало. Сомневаюсь, что их испытывали даже на животных. Испытание производилось здесь и сейчас, прямо на нас. И доктора с интересом наблюдали, с какого момента наступает передозировка и какими будут побочные эффекты. А побочных эффектов хватало. Временами кого-то из рекрутов тошнило. Не редкостью были несварение желудка и метеоризм. Повсеместно случалась рвота. Встречались симптомы и похуже: невыносимые головные боли, психозы, неконтролируемые приступы ярости, эпилептические припадки с пеной изо рта, нервный тик, судороги, потеря сознания, амнезия. Несколько человек после особенно сильных приступов больше не появлялись в строю, и никто не знал, где они.

Впервые в жизни я ощутил, каково это: когда что-то не в порядке у тебя внутри. Химикаты, которые в меня лили каждую ночь, творили неладное. Я ощущал, как организм вопит о помощи каждый раз после приема новой порции яда.

Но биостимуляторы в совокупности с психотропными средствами делали свое черное дело. Я ощущал, как ментальные щупальца внедряются мне в подкорку с каждым днем, и с каждой ночью — упорно, неутомимо и неумолимо. Они приходили ко мне ночью, вторгались в мои сны, путали воспоминания и мысли. Они подчиняли меня себе. Я полагал, что, пройдя «Вознесение», способен бороться с этим, сохранять свое сознание и сопротивляться гипнозу. Но я ошибался. Воля человека не безгранична. Ее всегда можно сломить — вопрос лишь в том, насколько сильные средства для этого требуются.