Ноябрь, или Гуменщик

И весь народ в приподнятом настроении двинулся с кладбища на хутор кильтера, и поминки продолжались до тех пор, пока столы не опустели, а за окном не сгустилась ночная тьма.

8 ноября

— Погода меняется, к морозу, видать, — кряхтел в своей постели Карел Собачник, растирал ноющие члены и тянул одеяло к самому подбородку. Уже который день не было у него сил подняться, лихоманка одолевала его нещадно, заставляла трястись студнем.

Батрак Ян уже был на ногах: ни свет ни заря, когда на дворе еще стояла кромешная тьма, он отправился к гуменщику с сообщением, что Карел просит о помощи. Гуменщик славился как хороший врачеватель, у которого на всякую хворь найдется подходящая дубинка, и Карел надеялся, что и его хворь удастся приструнить.

Гуменщик обещал быть. Батрак Ян принес это известие и хотел было снова завалиться спать, но Карел заорал на него и велел приниматься за работу.

— Хозяин, будь человеком, а не гнидой какой! — взмолился Ян. — Я же заполночь воротился с поминок кильтера, до сих пор не протрезвел, и живот болит. Дозволь еще маленько полежать, хоть чуток глаза смежить!

— Не бывать тому! — вскричал Карел Собачник, трясясь в приступе лихорадки. — Кто будет по хозяйству? Ты что, не видишь, я совсем плох!

— Ты, хозяин, вечно плох! — пробурчал батрак, потирая свое до отказа набитое брюхо. — Господи, только бы помог гуменщик, а то горбаться здесь за десятерых! Все хозяйство на мне!

— Ох-ох-хо! — отозвался Карел. — Да толку-то от твоих трудов кот наплакал. Ты только лопать горазд! Вольно ж тебе было обжираться на поминках! И что тебе этот кильтер — друг сердечный или родня, чего ты вообще его хоронить поперся? Сидел бы дома, работал, был бы сейчас здоров, как боров!

— Долг всякого крещеного человека — проводить другого крещеного человека в последний путь!

— И обожраться на его поминках! Живо за работу!

Батрак, пошатываясь, вышел из избы, сплюнул в сердцах на дверь, проковылял в хлев и устроился под боком у коровы, свернувшись калачиком. Правда, было здесь холодно, однако спать хотелось зверски, глаза просто слипались. Корова замычала, явно недовольная соседством, но Ян не стал обращать внимания на скотину, только зарылся поглубже в солому, прикрыл лицо затвердевшей коровьей лепехой и провалился в сон.

Тем временем Карел Собачник маялся в лапах лихорадки. Изнуренное тело бросало то в жар, то в холод, руки тряслись так, что вода из кружки вся расплескалась.

— И за что мне такие муки? — громким голосом спросил Карел. — Смилостивься, госпожа лихоманка. Окажи милость, отпусти меня!

Вроде кто-то хихикнул — отвратительным мерзким смешком. Карел высморкался и продолжал трястись, и тут дверь отворилась и вошел гуменщик.

— Опять занедужил, а? — спросил он Карела, здороваясь с ним за руку. Рука у больного была горячая и потная.

— Ох, трясет и колотит, прямо душа вон, — отозвался Карел. — Никакого зла не хватает — ну как я в тот раз маху дал? Ты только представь себе: ходит человек по лесу, слышит, кто-то кличет его, он и отзывается: “Да, да! Тут я!”. Разве может кто поступить дурнее, чем я в тот раз? Ничего удивительного, что теперь так маюсь!

— Да, это ты порядком сглупил! — согласился гуменщик. — Разве можно отзываться на зов — именно так эти хвори да напасти и залучают человека в свои сети. Бродят повсюду, так и норовят воспользоваться людской беспечностью, аукают да зовут, а как только кто откликнется — тут же клещом в него впиваются и до самой могилы не отпускают. Так что молчание и спокойствие, молчание и спокойствие! Пусть хвори себе вопят, нельзя на них обращать внимание!

— Все так, — вздохнул Карел. — Да только что было, то было. Это ведь непросто пройти мимо, если кто на помощь зовет, бывает, и вправду человек в беду попал.

— Да, — согласился гуменщик. — Мой покойный дядька как-то в лесу услыхал, будто его какая-то женщина кличет, голосом его собственной бабы. Жалобно так на помощь зовет: “Спасите! Спасите!”, вроде как тонет. Но дядька и ухом не ведет, шагает себе дальше. А потом оказалось, и вправду жена его тонула, так и утонула бедняга, никто на помощь не пришел. А что делать — нельзя откликаться!

— Ну ладно, а как со мной теперь быть? — спросил Карел. — Есть ли хоть какая надежда поправиться?

— Надежда всегда есть, — отозвался гуменщик. — Ты постарайся хворь с себя сбросить. Она же умается целый день тебя мучить, захочется ей передохнуть, подкрепиться там, по нужде сходить, с силами собраться. Тут-то ты и спрячься где-нибудь, в печке или на дереве затаись. Начнет она тебя искать, будет звать-кликать, а ты уж вдругоряд не попадайся, сиди тишком и жди.

— А сколько ждать-то?

— Покуда она не затихнет.

Они поговорили еще немного в ожидании, когда хворь наконец отступит. Немного погодя Карел почувствовал, что жар спадает, руки-ноги перестали дрожать, и боль слегка отпустила.

— Вроде как передышка, — сказал он недоверчиво.

— Тогда не тяни, прячься, — приказал гуменщик. — Куда ты? В печку?

— Нет, слишком там жарко! — возразил Карел Собачник. — Только что протопили, я там задохнусь. Уж лучше мне на дереве схорониться.

— Лезь, живо!

Карел выбрался из постели и бросился во двор. Чуть в стороне от дома росла одинокая высокая ель, ветви которой начинались почти у самой земли. Взобраться на нее не составляло труда, и Карел залез почти на самую верхушку. Там он затаился, вцепившись в ствол, и перевел дыхание.

Дивный вид открывался с вершины ели! Деревня лежала как на ладони, раскинувшись под серым пологом неба. То тут, то там проносился чей-нибудь домовик, из чужих хлевов выбирались несыти, до отвала насосавшиеся молока, и тяжело плюхали домой, подобные громадным жабам. На отдаленной вырубке можно было разглядеть даже самого Нечистого, который елозил задницей по щепастому пню, оставленному нерадивым дровосеком. На болоте уже зажглись первые огоньки, показывая, где захоронены клады. Найти эти клады не удавалось никому, а если кто и пытался, то эти огоньки заводили в преисподнюю.

“А вдруг каким-нибудь манером можно все-таки разведать клад?” — размышлял Карел, жадно вглядываясь в голубые болотные огоньки. Он размечтался и уже вообразил себе, как выуживает из болотного оконца несметные сокровища и хоронит их в одном ему ведомом месте. Тут ему почудилось, будто кто-то зовет его.

— Карел, ау! — звал бабий голос. — Ау, Карел, где ты?

Карел Собачник напрягся весь и затаился. Наверняка это лихоманка, обнаружив пропажу своей жертвы, теперь ищет ее. Звонкий девичий голос еще долго звал Карела, пока не смолк наконец.