Нуль

Потом оба как по команде повернулись.

В стекле левой задней дверцы были два маленьких отверстия в густой паутине трещин.

Стекло правой задней дверцы разлетелось вдребезги.

Я не знаю, о чем говорили Сергей и Яков в машине тем вечером, и не знаю продолжения этой беседы, состоявшегося ночью в квартире на Вествуд-драйв, куда они доехали без дальнейших приключений, – беседы, в которой активное участие приняла, конечно же, Мира. Рассказывая мне впоследствии перипетии всей этой истории, Сергей обошел полным молчанием события его последней ночи в Сан-Хосе. Я понял лишь одно: он всерьез поссорился со своими друзьями.

Видимо, они посчитали, что Сергей вовлечен в какую-то криминальную деятельность и сознательно поставил жизнь Якова под угрозу, а Сергей полагал, что не вправе выдавать тайну, принадлежавшую не ему одному, и рассказывать о «Черной книге», о кровавых событиях в Москве и о том, кто был тот таинственный незнакомец, с которым он якобы встречался в Сосалито.

Вечернее происшествие ошеломило Сергея не меньше, чем Якова, разница заключалась лишь в том, что он понятия не имел, кому понадобилось палить по их машине на мосту Золотые Ворота, а Яша считал, что Сергей знает, но умалчивает и таким образом совершает подлость, ибо делает его, Миру и Алика совершенно уязвимыми и незащищенными перед неведомыми боевиками русской мафии в Сан-Франциско.

Возможно, Сергей всю ночь пытался доказать, что это не так, но ему не поверили. Он был твердо уверен, что выстрелы по машине – нечто вроде предупреждения: не пытайся встречаться с Колманом, веди себя тихо, не рыпайся, – если бы их с Яковом хотели убить, то сделали бы это чисто и профессионально. А то – на пустынном мосту, в тумане, поздно вечером, на малой скорости, и всего два выстрела по задней части салона, притом что было отчетливо видно: там никто не сидит.

Конечно, эти размышления не убавили стресса. Сергей в очередной раз убедился, что вокруг него на цыпочках ходят незримые страшные тени, причем Восточное или Западное полушарие планеты – для этих теней не принципиально, но главное, что ходят вокруг него одного, Яков с Мирой здесь абсолютно ни при чем и могут не опасаться за свое будущее.

Нет, видимо, они и слушать его не хотели. Кажется, весь мир уже уверовал в беспощадность и бессмысленную жестокость русской мафии.

На цыпочках, на цыпочках, кровавые следы…

Рано утром, когда Мира и Яков еще спали после шумной ночи, проведенной в слезах и упреках, Сергей, который вовсе не ложился спать, собрал свои вещи, оставил на столике в конверте пятьсот долларов в возмещение ущерба и покинул уютную квартиру в Уиллоу-Глен – как ему казалось, навсегда. Он понуро доплелся до автобусной остановки, доехал до станции Тамьен сел на поезд и отбыл в Сан-Франциско.

Ему было понятно, куда направиться дальше: в скромном отеле «Кинг Джорджз» – гостинице Короля Георга - Сергей уже останавливался раньше, а располагался этот отель всего в трех минутах ходьбы от Центра Москони.

Сергей не был уверен, что у него хватит жизнелюбия ходить на выставку, но оставить такую возможность все же следовало, да и в любом случае надо было где-то жить четыре дня до самолета – обратный билет был только на девятое марта.

Комната в гостинице нашлась. Сергей оплатил ее вперед, сильно убавив свою уже совсем скромную наличность, и поднялся на второй этаж, чтобы разместиться в номере. Первым делом он принял душ, затем вскипятил воду в электрическом чайнике, полагающемся по обстановке, высыпал в чашку пакетик растворимого кофе, закурил…

Предупреждения там или не предупреждения, выстрелы или не выстрелы, а позвонить Норме Тайлер он обязан. Пока это единственная понятная ниточка, торчащая из клубка калифорнийских событий.

Госпожа Тайлер сняла трубку сразу, словно ждала этого звонка.

– Алло. Доброе утро. Говорит Сергей Андреенко. Я звонил вам вчера.

– Да. Как вы?

Ох, эта англосаксонская манера здороваться вопросом.

– Всё хорошо, спасибо. Я хочу узнать о состоянии Тайлера.

– Я только что вернулась из больницы. Он в порядке. Серьезных опасений нет.

Все тот же шелестящий голос.

– Где он лежит? Могу ли я навестить его? – Сергей слово в слово повторил вчерашние вопросы.

– Господин Андрей-ен-коу, я ждала вашего звонка. Я должна передать вам, что услышала от Тая. Он мне сказал буквально следующее: если позвонит этот русский, сообщи ему, что я не хочу видеть его до конца своих дней. Извините, это его слова. И еще он сказал, что в заявлении, которое он сделал для полиции, ваша фамилия не фигурирует. Но если вы будете добиваться встречи или требовать ответа на свои вопросы, он вынужден будет передать вашу судьбу в их руки. Я не знаю, какую роль вы играете в этих событиях. Я вообще ничего не знаю о вас. Я не могу судить о человеке только по голосу, хотя голос у вас милый и вежливый. Я мама Тайлера, он у меня единственный сын, я сделаю все, о чем он попросит. Умоляю вас, не звоните больше и не пытайтесь его разыскать. До свиданья.

Тихий шелест сменился короткими гудками.

Ниточка оборвалась.

Нет, это была не нитка, а резиновый жгут, и, лопнув, он плетью хлестнул по лицу. Щека, к которой Сергей прижимал трубку, горела, как от ожога.

Кажется, он и сам скоро начнет верить, что он не жертва, а сообщник преступников.

Сейчас я перепишу на бумагу еще один текст с кассеты «Альбинони», а почему мне это понадобилось, станет ясно несколько позднее.

||||||||||

«Незримые нити пересекают все поле мировой литературы. Это связи между произведениями. Бывает, один автор прямо цитирует другого; случается, писатели используют афоризмы или фрагменты чужих текстов в качестве эпиграфов. Порой писатели прибегают к скрытому цитированию – чаще всего это происходит тогда, когда автор уверен, что цитируемое произведение – например Библия – непременно будет узнано.

Большое количество романов, повестей, рассказов имеют заимствованные названия. Автор берет словосочетание или строчку из известного произведения иного писателя и использует ее в качестве названия, причем чаще всего источник не указывается: автор предполагает, что его должны знать все грамотные люди, и уж конечно эти грамотные люди соотнесут содержание одного произведения со смыслом другого, подарившего более позднему собрату название. Кроме того, давать сноску к названию произведения – совсем уж дурной тон.

Так, Айтматов назвал свой роман “И дольше века длится день”, использовав строчку Пастернака.

И Катаев позаимствовал у Пастернака название - “Уже написан Вертер”.

А Владимир Дудинцев написал роман “Не хлебом единым”. Писатель, конечно, знал, что он заимствует и откуда, а советские цензоры – вряд ли, иначе этот роман ни за что не пропустили бы, ибо слова «не хлебом единым» взяты из Второзакония, а полностью фраза читается так: “Не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живет человек”.

Еще интереснее – с названиями зарубежных произведений и переводами этих произведений.

Вот роман Фолкнера “Шум и ярость”. Кто подарил название? Любой западный человек скажет – Шекспир, слова взяты из известнейшего монолога Макбета: “Жизнь – всего лишь бродячая тень, бедный актер, который важничает и дергается на сцене в отведенный ему час, а затем пропадает навсегда. Это повесть, рассказанная идиотом, полная шума и ярости и не означающая ничего”.

Российскому читателю сделать этот вывод намного труднее, потому что соответствующее место в классическом переводе Корнеева звучит иначе: “Жизнь – это только тень. Комедиант, паясничавший полчаса на сцене и тут же позабытый: это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла”.