Нулевые. Затишье перед катастрофой

Конечно, можно не соглашаться с этим. Но как тогда объяснить то, что современная Россия черпает свою идентичность не из Российской Империи, а из СССР? Да, возможно после краха Союза были попытки обратиться к имперской преемственности. Правда, они скорее напоминали ночные зимние подглядывания советских шпанят из лент Германа за тем, как Евгений Онегин и Наташа Ростова при свечах в полуподвале дворца разучивают танец для очередного бала. Советский человек по сути это старый озлобленный ребёнок. Он ненавидит взрослый мир, в котором вынужден жить. Советский человек не помнит своего прошлого, он невежественен, хамоват и не хочет меняться, рабский менталитет в нем доведён до абсолютной нормы жизненного поведения. Советский человек чувствует, что его светлое будущее было ошибкой, поэтому он ненавидит всех вокруг, потому что в глубине души презирает самого себя.“

Михаил никогда до конца не относил себя к советским людям. Он считал идеологический аспект советской жизни частью советской объективной реальности, словно пятиэтажки и портвейн “Три Семёрки”. Но текст Владислава всё равно вызвал в Михаиле непонятную тоску. Он будто бы почувствовал себя этим шпанёнком. Он допил последнюю бутылку коньяка и лег спать на китайский столик.

– Вставай, алкаш! Тебя всё утро вызванивают.

Власов категорически не мог вспомнить, как добрался до своей постели.

– Надо завязывать, – думал он.

– Вот какое удовольствие в этом? Что у тебя в жизни не сложилось?

– Меня с работы увольняют. Начальник вообще во тьму ушел.

– От тебя воняет, – Настя передала Власову телефон и ушла из комнаты.

– Девочка, это ты? – голос Князева был совершенно прибитым.

– Толик. Это я. Что случилось? Нас уже всё?

– А что за девочка была в трубке? Подъезжай. Тут начальство приехало. Походу нас распускать будут.

– Какая девочка? – удивился Власов. – Ты это там не волнуйся особо там. Это, не желаешь после всего мероприятия выпить? У меня коньяк кончился.

– Конечно, – Князев рассмеялся и бросил трубку.

В зале для презентаций института СЕР персонала было меньше половины. Красивая девушка в строгом костюме объясняла, что институт меняет направление работы из-за консервативного поворота власти. Она была моложе большинства, поэтому Власов думал, что она чья-то подстилка.

– Слова меняются, а рожи остаются всё те же. В этом вся суть российской социальной мобильности, – подумал Власов.

После презентации Князев вызвал Михаила к себе. Он вёл неприятный разговор с неизвестным Власову мужчиной. Он был полноватым, на нём был дорогой черный костюм, который блестел и переливался. Облик этого человека был настолько эстетичным и подчеркнуто дорогим, что Власов понял, что он был тем самым начальством. А вот Князев выглядел гораздо хуже. Его уши торчали из взъерошенных волос, а на лице красовалась щетина. Рубашка на нем была сильно потрепанной, и вообще везде были видны следы запоя.

– А вот и глава нашего креативного отдела, – Князев указал на Михаила. – Знакомьтесь.

– Здравствуйте, – Власов пожал его руку. От мужчины веяло сладковатым одеколоном. – Меня зовут Андрей Палевский. Я ваш куратор из администрации президента. Ваш новый начальник.

Власов понял, почему Палевский вызвал такое отторжение у Князева. Это был подчеркнутый педиковатый сноб. У него было широкое круглое лицо, пухлые губы, нос пуговкой и большие влажные блёклые глаза. Власов проговорил с ним около минуты, и его уже сильно тошнило от женственной манеры речи Палевского. Он говорил о том, что теперь институт Современного Европейского Развития переименовывается в институт Современного Консервативного Развития. Власов воспринял это с легкой иронией.

– А зачем нам это надо делать? – поинтересовался Михаил. – Ведь всё равно жить будем не здесь, а там.

– Нас там никто не ждет, – с грустью промолвил Палевский. – Времена изменились. Наверху поняли, что кроме государства у нас больше ничего нет.

– Что значит, нет?! – вскрикнул Власов. – Извините. Мы же должны быть единственными западниками в России. Вы же понимаете, что произойдет, если власть будет говорить о корнях, обо всей этой красно-коричневой херне? Мы же их раскормим.

– Что поделаешь? Труп полковника Каддафи более нагляден, чем националистический мятеж.

– Так. Стоп, – смысл слов Палевского медленно доходил до Власова. Он оцепенел в страхе. – Это значит, что мы теперь отказываемся от нашей цели легализации себя у них? Теперь придется любить наше российское корыто? Это же тупик.

– Для своих у государства всегда найдётся кусочек Америки. Скажу вам без ерничества. Наши воры поверили в то, что они государственники. Вернее у них теперь нет другого выбора. Патриотизм или Милошевич.

– Анастасия была права. Что же теперь будет? Это конец, – думал Власов.

Власов оцепенел в страхе, он смотрел на туфли из крокодиловой кожи Палевского.

– Но ведь нельзя же просто так взять и переформатировать либеральный институт в консервативный, – вдруг сказал Князев. – Мы много лет занимались западными ценностями, у нас есть свои принципы. Нас читают и к нам прислушиваются люди. Если мы будем заниматься консерватизмом, это же будет выглядеть как полный абсурд.

– Пора бы уже привыкнуть, Толик, – пошутил Власов.

– Я понимаю, что вы чувствуете, когда я вот так врываюсь к вам и говорю всё это. Понимаете, случился разворот. Как во время войны в Югославии. Примаков развернул самолёт, – оправдывался Палевский. – Не волнуйтесь. Если ваш институт поменяет идеологию, то никто этого даже не заметит. Я в этом уверен.

– Мы вам не коллективная проститутка! – вспылил Князев. – У нас есть убеждения.

– Я и в этом не сомневаюсь, – с иронией произнес Палевский. – Если бы у вас не было убеждений, мы бы вас просто закрыли как ваших соседей из института Славяно-Ведического Развития. Такие дела. Ладно. Думаю, что на сегодня хватит. Удачи вам.

Когда Палевский попрощался и вышел из кабинета, накопленный негатив Князева вырвался наружу. Он пару раз жестко выругался, пока Власов в оцепенении смотрел в пол.

– Лучше бы нас закрыли. И так нихрена не вышло у нас, так теперь ещё будем врать и продаваться. У них там вообще совесть есть? Вертят людьми как хотят.

Михаил ничего не ответил. Он нашел в мини-баре недопитую бутылку водки, виски, мартини и непонятного ликёра. Власов взял два стакана, намешал в них алкоголь и предложил один из стаканов Князеву.

– Постмодернизм заканчивается суицидом. В этом смысле суицид есть высшая точка постмодернизма, – Власов выпил залпом свой коктейль.

– Это ты к чему, – Князев чуть отхлебнул. – Пойло жуть.

– Так. Давай пей быстро. Не до этого сейчас.

С третьего подхода Князев выпил намешанный алкоголь и сразу же сильно опьянел. От стресса Власов пьянел плохо.

– Ты понимаешь, что он сказал? – испуганно произнес Власов.

– Нам пришел смысловой пиздец.

– Это не главное. Я тебе скажу что-то, – Власов отхлебнул из бутылки водки, наклонился к Князеву и тихо произнес. – Я буду говорить тихо-тихо, чтобы уборщица или Генка охранник не услышал. Нас могут побить. Толик, ответь мне на вопрос. Ты согласен с тем, что редкие хорошие страницы в российской истории это не следствие действий нашей русской цивилизации и культуры, а тусклый свет цивилизации иудео-христианской?