Ныряющий кузнечик

– Дверь в купе, хоть заперта?

– Да! Может быть… Я такого варианта не исключаю.

– Надо бы её запереть на защёлку. Впрочем…

– Да какая разница! У нас не должно быть тайн от народа.

Он наклонил её лицом к столику. Ирина легла на него грудью. Аркадий Дмитриевич умело и быстро направил своего ныряющего «кузнечика туда, куда положено. Она, то ли от боли, то ли от удовольствия, не так громко вскрикнула.

Ирина Трофимовна застонала, активно шевеля своими, не столь уж и малыми, бёдрами. Половое соитие они завершили относительно быстро. Это было продиктовано экстремальными условиями их сближения.

Элегантно, на ходу вырабатывая милую и даже очень обворожительную улыбку, по коридору вагона шла с огромным подносом в правой руке проводница Маша. В синей форменной одежде. От роду – двадцать пять лет. Брюнетка. Да и следует заметить, что она была не дурна собой.

На подносе тихонько, в подстаканниках, позвякивали не менее двадцати стаканов, наполненных очень горячим чаем. Походка её почти грациозна. Никуда не денешься. Тут прослеживалось явное и неукротимое желание быть неотразимой, даже при исполнении служебных обязанностей.

Но поезд, будь он трижды не ладен, пошёл на поворот. И, как раз, в это время она собиралась левой рукой открыть дверь третьего купе… Разумеется, поднос со стаканами опрокинулся прямо ей на живот. Стиснув зубы, облитая кипятком, Маша стойко и мужественно упала на пол. На её теле меланхолично плясала груда стаканов и подстаканников. На пол по вывалившимся наружу грудям ручьями стекал горячий чай.

На шум и грохот среагировал только один человек, её напарник и сменщик, проводник Гриша. Гражданин с постоянно очумелым и пытливым взглядом. Когда по ночам иным господам и дамам снятся именно такие субъекты, то имеется множество случаев, что те уже никогда не просыпаются. Как бы, лень… открывать глаза.

Да и стоит ли путешествовать из одного кошмара в другой? Ведь когда очнёшься, то не ровен час, увидишь и наяву нечто такое, от чего опять захочется резко и стремительно потерять сознание или, в крайнем случае, скоропостижно… уснуть.

Образно сказать, её напарник Григорий, никогда не числился в «аполлонах» всякого рода и вида, но это ничуть не мешало ему честно трудиться проводником на пассажирских поездах РЖД. Долговязый, худой, с рябым лицом, с крючковатым носом, но двадцати семи лет… от рождения.

Впрочем, если привыкнуть к Грише, то и он покажется обворожительным. Ведь не просто парень, а молодой человек с пышными чёрными усами. Но обладателя их никак нельзя было назвать ни гусаром, н тараканом. Вырисовывалось нечто среднее.

Одним словом, при хроническом отсутствии писаных красавцев и глубоко и аналитически мыслящих мужчин молодого возраста и беспородного кролика можно считать Аполлоном.

Добрый и надёжный Григорий выскочил в коридор без… ничего, то есть обнажённый. Заспешил, услышав почти истошный крик коллеги по работе. В общем, в таком виде люди и появляются на свет. Правда, некоторые мудрецы утверждают, что иные младенцы рождаются в рубашках и даже с огромными счетами в… зарубежных банках. Чаще всего, конечно же, в оффшорах.

Надо отметить, что Гриша хоть и появился в вагонном коридоре в голом виде, но зато, как положено по инструкции железнодорожнику, готовый к любым экстремальным ситуациям. Он резво схватил Машу за руку и волоком потащил в служебное купе, предназначенное для проводников.

Там он со вздохом облегчения поставил напарницу по работе на ноги и прислонил к стенке. И тут от нахлынувшей страсти его руки затряслись. Вот Гриша и сказал проникновенно и очень даже томно, с этакой «сладостью» в голосе:

– Маша, ты вся мокрая. Тебе надо переодеться и… обсохнуть.

Проводница ничего не успела ответить, потому что его проворные руки начали торопливо раздевать Марию. Она почти не сопротивлялась. Да и зачем? Ведь Гриша может передумать прийти ей на помощь.

Но Григорий был целеустремлённым и старательным парнем. Он неутомимо продолжал раздевание… своего товарища по работе.

– Мне, наверное, надо бы обсохнуть? – не отводя от себя его настойчивых рук, переспросила она. – Или тебе опять потребовалась женская ласка, Гриша?

– Так быстрей обсохнешь, – обнадёжил он свою сменщицу. – И я уже не могу терпеть, Маша! Я давно… настроился, причём, внезапно.

Она, немного поразмыслив, нежно оттолкнула его, и начала раздеваться самостоятельно. Интенсивно и поспешно, судорожно и лихорадочно разбрасывала вещи по разным углам купе, снятые с тела женщины, жаждущей скоропостижной ласки.

Своё бикини Маша аккуратно положила в его форменную фуражку, лежащую тут же, на столике.

– Я уже в пятый раз падаю в вагонном проходе, – тихо сказала проводница. – Не просто падаю… а с горячим чаем… на животе. Меня от твоей эротики, Гриша, качает. Я трясусь, как наш скорый поезд.

– Я тоже… трясусь. Не знаю, почему. Наверное, простыл.

– Да. Простыл. Тебе в башку надуло из половой щели… конкретно, из моей.

Гриша на мгновение прекратил теребить проводницу за соски, потому что очень удивился. Лицо его заметно вытянулось.

– А что? Такое разве бывает? – спросил он. – Или не бывает?

– Конечно, бывает. А ты разве сам не чувствуешь? Мы ещё не так далеко отъехали от столицы нашей родины, а я уже окончательно ослабла. Стала, как старая сельская лошадь в период активной коллективизации.

– Я верю тебе, Маша.

– Почему?

– Потому, что ты… голая. Люди без одежды редко когда нагло врут. Я верю тебе, как нашему славному пассажирскому поезду, железнодорожному экспрессу.

– Почему ты меня с ним сравниваешь, Гриша?

– Он тоже голый, как и ты.

– Я не представляю наш поезд даже в шортах и майке, а про шляпу или кепку и говорить нечего.

– Жаль, что у тебя нет никакой фантазии. Но ничего, ты, Маша, нравишься мне и такой. Ведь самое главное, что ты голая.

Проводница широко и приветливо улыбнулась.

Она решительно и без долгих раздумий легла на спину, на нижнюю полку. Потянула его обеими руками к себе. Усталость, понятно, усталостью. Но надо быть покладистей. А вдруг Григорий потом резко и внезапно передумает своей попутчице «делать хорошо». Возьмёт вот и безответственно и жестоко скажет: «Баста! Я пошёл мыть туалет. Это гораздо приятней и полезней».

Без промедлений он взгромоздился на неё. При этом, вполне, уверенно заявил: