Нью-Йорк

Бедным, как итальянский крестьянин? Нет, не совсем. Его родители, конечно, присмотрят за женой и детьми. Наверное, и бабушка чем-то поможет. Но это будет непросто. Большая часть ее денег находится в доверительной собственности, которая перешла к Тому. Ждали своей доли в наследстве и две сестры Тома. «Роллс-ройса» не станет, как и жемчугов жены. Бог знает, куда они переедут.

Как отнесется к этому Роуз? Она по-своему любила его, но вышла замуж за определенный образ жизни. Уберите деньги – и что это будет за брак? Он искренне не знал. Те евреи-беженцы и итальянцы-крестьяне, что прибывали на Эллис-Айленд, по крайней мере, обзаводились семьями в такой же нищете. Им некуда было двигаться, кроме как вверх. В известном смысле они были свободны.

Почти забавно, если вдуматься. Он был богат всю жизнь, но жил в камере огромной тюрьмы по имени «Виды на Будущее». И выйти из нее он не мог.

Впрочем, был один выход. Можно замести следы, отправиться в пароходство «Уайт стар» и купить билет до Лондона. Сказать, что уезжает по делам. Не обязательно даже первым классом. Никто не узнает. А потом, где-нибудь посреди Атлантики и под покровом ночи, тишком прыгнуть за борт. Не самый плохой конец. Без всяких неприятностей для окружающих.

С какой он простится жизнью? Был ли он счастлив? По-настоящему – нет. Любил ли свой дом? Не особенно. Вот «роллс-ройс» он любил, это точно. Но что он в нем любил? Его дороговизну, серебряный корпус, красные кожаные сиденья, восторг и зависть, которые тот вызывал? Нет. Двигатель. Вот что его возбуждало. Его работа, его красота. Он был бы не менее счастлив, будучи бедным механиком.

Человек, построивший этот «роллс-ройс», был везунчиком. Этот малый занимался любимым делом и превосходно справлялся.

«А сам я занимаюсь любимым делом? – спросил он себя. – Не скажи. Может быть, хорошо с ним справляюсь? В лучшем случае – посредственно». А сейчас он потерпел полный и окончательный крах. И что он чувствует? Стыд, унижение, возможно – нелюбовь. И сильный, очень сильный страх.

К тому моменту, когда Уильям вернулся на Уолл-стрит, новости уже подоспели. Люди Моргана пришли к выводу, что трест безнадежен. «Никербокер» лопнул. У других трестов, включая его собственный, выстраивались очереди. Люди изымали свои капиталы.

Партнеры уже решили, как быть в таком случае: выдавать деньги как можно медленнее. Процесс уже шел полным ходом, когда он появился в офисе. День, может быть, продержатся, но что потом? Уильям понятия не имел. Он понаблюдал за очередью. Она продвигалась медленно, но неотвратимо, как река. Даже Пирпонт Морган не в силах остановить реку.

Вечером, обедая дома, он бодро улыбался родным. Да, на Уолл-стрит возникла небольшая сумятица, признался он детям. Они услышат об этом и в газетах прочтут, но скоро все закончится.

– Основы рынка надежны, – заверил он всех. – Быть может, это отличное время, чтобы покупать.

На следующий день люди пришли на заре и встали у трестов лагерем в надежде получить деньги вперед остальных. Тем временем тресты искали наличность. Едва учреждения открылись, они отправились к брокерам, требуя вернуть долги. Когда Уильям вошел в свою брокерскую контору, ему доложили:

– Нам повезет, если выстоим день. Завтра нам конец.

Уильям покинул здание. Больше делать было нечего. Он скорбно уставился в небо. Оно было пасмурным и жутким. Желая побыть один, он повернулся, чтобы снова пройтись до Боулинг-Грин.

Но отошел совсем немного, когда с ним поравнялся клерк из треста. Он был сам не свой.

– Скорее! – крикнул он. – Сэр, помощь близка!

У президента Теодора Рузвельта были причины подозрительно относиться к Нью-Йорку. Десять лет назад он взял на себя труд реформировать его коррумпированную полицию. Он также оценил могучие промышленные империи, которые строил Дж. П. Морган, и увиденное ему не понравилось. Слишком большая экономическая мощь в немногих руках. Избранный губернатор штата Нью-Йорк, а в дальнейшем – вице-президент, после убийства президента Мак-Кинли он неожиданно, будучи в возрасте сорока двух лет, попал в Белый дом, откуда продолжил выступать против засилья Уолл-стрит. Правда, Рузвельт глубоко уважал самого Пирпонта Моргана.

А потому рано утром в среду случилось нечто исключительное. Правительство Соединенных Штатов вручило Пирпонту Моргану огромную сумму – двадцать пять миллионов долларов, поставив только одно условие: «Делайте, что сочтете нужным. Но только спасите нас».

И вот Юпитер, величайший из всех богов, начал метать свои молнии.

Оглядываясь на те дни, Уильям Мастер словно вспоминал большое сражение: периоды ожидания, минуты внезапного волнения и смятения, а также несколько неотступных картин, которые никогда не изгладятся из его памяти. Используя деньги правительства и получая еще более крупные частные дотации единственно силой своей личности, старый Пирпонт Морган взялся за дело. В среду он приступил к спасению трестов. На следующий день он спас брокерские конторы на Нью-Йоркской фондовой бирже. В пятницу, когда Европа начала изымать фонды, а с кредитами стало так туго, что Уолл-стрит парализовало, Морган лично явился в Расчетную палату и заставил ее выпустить собственные бумажные деньги, чтобы денежный поток не иссяк. Но истинный показатель его авторитета был явлен вечером, когда он пригласил к себе нью-йоркское духовенство и объявил: «В воскресенье у вас будет проповедь. Вот что нужно сказать».

У Моргана ушло две недели на спасение финансовой системы. По ходу дела, когда Нью-Йорк сообщил, что тоже рискует потерпеть крах, он выручил и его. В конце он зазвал крупнейших банкиров и трестовиков с Уолл-стрит в свою роскошную библиотеку, запер двери и отказался их выпустить, пока не сделают то, что нужно.

Но образ, засевший в памяти Уильяма Мастера, был связан с самой Уолл-стрит. Дело было в первую пятницу. Он шел на запад и достиг главного перекрестка. Слева на углу под номером двадцать три стоял банкирский дом Моргана. Напротив расположился блистательный фасад Нью-Йоркской фондовой биржи. Справа находился Федерал-Холл, а чуть дальше по Нассау-стрит – Расчетная палата. Впереди, всего ярдах в ста, были Бродвей и церковь Троицы. Это было сердце американской финансовой системы. Как минимум на эту неделю здесь возник центр мировой напряженности.

И в эту секунду двери дома под номером двадцать три распахнулись и на улицу вышел Морган. Народу было полно. Миллионеры и управляющие, клерки и посыльные – все они сновали между Фондовой биржей и Федерал-Холлом. Там были брокеры, которых Морган считал слишком низкими, чтобы с ними якшаться, но которые славили его имя до небес, когда он их спас. Были трестовики, которых он презирал, но они осаждали его дом, вымаливая милостей. Узкий финансовый пятачок заполнился дельцами всех мастей, когда рослый, дородный банкир в высоком цилиндре вышел из своего храма.

Юпитер не стал смотреть по сторонам. Его глаза горели, как действующие вулканы. Его разбухший нос картошкой торчал как гора, а усы свисали подобно потокам серебряной лавы. Не спрятал ли в них Вулкан свои молнии? Вполне могло быть.

Он быстро зашагал по улице, и толпы расступались, как смертные перед божеством. Так и должно быть, подумал Уильям. Морган мог поддерживать Церковь и с удовольствием общаться с епископами, но он становился выше смертного люда, когда нисходил на Уолл-стрит с банковского олимпа. Морган был воистину Юпитером, королем всех богов.

Но он, увы, был все-таки человек. В последующие месяцы часто звучал вопрос: «Моргану не вечно быть с нами. Что нам делать после него?»

Некоторые настаивали на регулировании рынка, дабы исключить злоупотребления, приведшие к кризису. Но Уильям Мастер был уверен, что это плохая мысль.

– События чуть вышли из-под контроля, – согласился он, – но нам не нужен социализм. Банки в состоянии регулировать себя сами, как делают в Лондоне.

Прошло шесть лет, прежде чем утвердили Федеральную резервную систему с ограниченными полномочиями.