Нью-Йоркские Чайки - Повести

горящих люминесцентных ламп под потолком нагоняет зевоту. Поперек

зала – длинный стол, на котором огромная панель управления с кнопками и

рычажками.

Сзади, собственно, ничего интересного: вешалка, на которой висит

несколько черных пиджаков униформы, галстуки да ряд пустых

серебристых вешалок.

В одном углу – хромированный сейф с оружием. Сейф закрыт. Дабы

избежать попадания оружия в нехорошие, нечистые руки, на дверце

42

установлен замок с секретным кодом, еще и приемник для электронных

пропусков. Оно, разумеется, правильно – меры безопасности.

Впрочем, шансов, чтобы хоть один из пистолетов или даже один

патрон попал не в те руки, абсолютно, повторяю, абсолютно никаких нет.

Пропуска с ограниченным электронным допуском в зал Оперативного

центра, в это святая-святых охраны, имеют лишь оперативные дежурные,

начальник охраны и его зам. Обычные рядовые охранники, эти чугунные

лбы в униформе, даже они сами не могут сюда войти; их заводят лишь

изредка – в офис начальника, и только по делу, скажем, обсудить график

дежурств или сообщить об их увольнении.

Ах да, забыл про двери в это охранное логово: две двери, разделенные

крохотным коридором. Разумеется, все тоже закодировано, с электронными

ленточками, секретными замками и т. д.

Но довольно о технике Оперативного центра, интерес представляет не

она, во всяком случае, не для Осипа, сидящего спиной и к вешалке, и к

сейфу с оружием, и к дверям.

Пять огромных экранов, отключенных от видеокамер внутреннего и

внешнего обзора гостиницы, отданы одной-единственной женщине, к

гостинице «Мандарин» не имевшей ни малейшего отношения. Каждый из

пяти экранов может дробиться на четыре, восемь и шестнадцать частей, тем

самым умножая Стеллу, если не ошибаюсь в подсчетах, на восемьдесят.

Стелла на этих экранах то вырастала, то уменьшалась, то становилась

почти прозрачной. С ее лицом также происходили метаморфозы: оно

укрупнялось до того, что на щеках были различимы даже розовые

пятнышки едва проступивших прыщиков, то взрывалось, как петарда,

разлетаясь горящими брызгами в виде кусков носа, глаз и ушей.

Осип нажимал кнопки на принесенном из дому ноутбуке, монтируя

ранее записанный видеоматериал.

43

Зачем он снимал эти кадры? Зачем ходил с фотоаппаратом и

видеокамерой на безлюдный пляж, к Стелле домой и с ней по всему Нью-

Йорку? Что он намеревался делать с этими роликами? Нельзя же такую, по

сути, видео-чепуху представлять на фестиваль. Даже предложить это

солидной фирме по интертейменту – тоже вряд ли. Кому нужны эти пусть

мастерски отснятые и смонтированные сцены с красивой, полной шарма, но

совершенно безвестной женщиной?

В качестве самооправдания и хоть какого-то рационального

объяснения, Осип приводил следующие доводы: «Это мой творческий

брейк. Я ведь не дробильно-выгребная машина, чтобы постоянно творить.

Нужна пауза. «Призраки Бруклин Хайтс» стоили мне слишком дорого, я

едва не тронулся рассудком, когда однажды на набережной умолял какую-то

пару дать мне автограф, приняв их за Артура Миллера и Мэрилин Монро...

Хорошо, что рядом был Ник, молодчага Ник, при всех своих сумасшедших

перевоплощениях и лицедействе ни на миг не терявший чувства

реальности. Что же касается Стеллы, то... флирт – обычное явление в

артистической среде. Но запретную черту переходить вовсе не

обязательно».

А Стелла была потрясающе телегенична! Все ее мелкие внешние

диспропорции, которые мог бы разглядеть только взыскательный эстет,

скажем, широковатые бедра или слабо очерченный рисунок губ, на экране

приобретали силу достоинств.

В жизни, стоя рядом с Осипом и прикуривая сигарету, Стелла казалась

обычной женщиной, даже несколько вульгарной, каковой, по сути, и

являлась. На экране же эта вульгарность совершенно исчезала. На экране

появлялась не баба, вышедшая из стриптиз-клуба, а дама, полная страстной

истомы, с оттенком трагического надлома.

44

Нужно отдать должное не только экрану и техническим свойствам

объективов, кстати, жутко дорогим, одни только широкоугольники и

длиннофокусники обошлись Осипу в его две зарплаты.

Отдадим должное и Стелле, этой злой чародейке. Завидя нацеленный

на нее объектив и напряженные пальцы Осипа на кнопке, Стелла вмиг

умирала. Буквально. Ее грязная жизнь с мрачным прошлым – воровством,

насилием, наркоманией, арестами – бездыханным трупом падала к ее ногам,

а в объектив входила другая Стелла: чистая и светлая, какой была давным-

давно, в отрочестве и ранней юности, когда мечтала стать артисткой...

Она смотрела по-собачьи, даже лицо ее как-то по-собачьи преданно

вытягивалось вперед, чтобы по малейшему движению хозяина, одному

шевелению его брови уловить то, чего он хочет. «Аппорт! Сидеть! Взять!

Фас!» И Стелла брала. Она брала высоты, которые ей позволяли

врожденные способности актрисы, азарт и внешняя красота при отсутствии

специального образования.

Она быстро изучила Осипа, будто сама нацеливала на него объектив

своей женской интуиции и опыта. Она уже знала, что означают его

полузакрытые во время или после съемки глаза, потягивание носом,

вытянутые дудочкой губы. Когда Осип сильно нервничал, недовольный

отснятым, Стелла подходила к нему и шутя прикладывала к его губам свою

ладошку, мол, помолчи немного, успокойся. Это одно движение вызывало у

него прилив нежности и сильного желания.