Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Нью-Йоркский марафон. Записки не по уму
Шрифт:

В городе есть человек, которому мой ресторан надоел до чертиков. С утречка сам за ним заезжаю.

С похмелья он грозный товарищ, страшней Царя Ивана. Через полчаса шофер мой начинает чертыхаться, и мотор глохнет посреди чистого поля. Товарищ мой – само страдание – проклинает меня и всю мировую политику. Я беру из багажника лопатку и иду копать картошку, хворост собирать для костра. Друг мой похмельный бегает кругами в надежде, что авто заведется. Зову к костру картошечкой печеной перекусить. Он насухую даже жить отказывается. Силком вынуждаю копать яму для захоронения всей брани, что он произнес. Костерит, но копает.

И вдруг звон металла по стеклу, и вопль торжества: «Мужики, тут кто-то бутылек заныкал! Ой, не могу, мужики, и грибочки, и оливки, и термос впридачу».

Мы с шофером морды удивленные строим, руками машем, пытаемся ламбаду танцевать.

– Признайся, гад, ты все подстроил?

– Не пори чушь, просто пруха.

Садимся у костра, пьем из горла, картошечкой горяченькой закусываем, грибочками подсаливая.

– Может, термос откроем?

– Ты нашел, ты и открывай.

– О, ё-мое, тут соляночка, аж дух заходит… И что это, пруха, по-твоему?

– С днем рождения, милый ты наш дружище!

– Ну, мужики, угодили так угодили, век буду помнить. Прошлый день рождения на телевышке справляли, но это другая история.

Знают ли поляки, что после России Польша слаще, чем Париж?

Если конфискуют все мысли по списку, жизнь покажется конфеткой.

Не всякий кекс рыжий, а жаль.

О времени пишу, как о любовнице! О вечности, как о жене…

38-й километр

Меня никто никогда не кормил. Я самокормящийся. Итак, расположились мы на кухне, на кондовых табуретках времен социализма.

– Вы повар?

– Почти. Берем воду, ставим на плиту, перчим.

– Зачем?

– Перец – веснушки. Любое варево начинается с весны.

– С мытья рук!

– Не беспокойтесь, руками продуктов не коснусь. Солим, вроде как последним снежком припорашиваем.

– Вы что готовить собираетесь? Поделитесь, может, и я пригожусь?

– Сидите смирно, счастливым сделаю. Коронуем варево лавровым листом и любуемся осенью в кастрюле.

– Что делать-то будете?

– Сейчас в варево поместим сердце, и вода оживет.

– Что за сердце, чье оно?

– Сердце любого варева – лук. А вы не знали?

– Про лук знал, про сердце не догадался.

– Как забулькает, значит, сердце забилось.

– Все-таки кто вы, если не повар?

– Поэт!

– Какой еще поэт?

– По пельменям. Опускаем их в живую воду. Гляди, они туда, как невинные овечки, бегут. Сейчас хоровод устроим. Завертелись, пусть погуляют на воле, после пакета тут раздолье.

– Мне как-то неудобно не у дел.

– Доставай тарелки, стакашки, вилочки. У меня тут от Дмитрия Ивановича Менделеева подарочек имеется. Как вытащим, обсушим беляночек, масличком подрумяним. И…

– И?

– И зеленью поприветствуем, ушастеньких.

Удивительно, но с тех пельменей все у меня в жизни на лад пошло: и с начальством, и с женщинами, и с друзьями.

Под финиш собрат по столу преподнес свою книгу, в которой я ничего не понял, даже название

забыл. Оно из четырех великолепных нот «Ма» состоит. Смотрю на эти ноты, и мне не есть-пить хочется, а петь. Чего в жизни отродясь не делал.

В Евангелии от Эвклида сказано, что число – чистое слово, и от числа человек произошел.

Не совпал праздниками – попал в оппозицию.

У нас, у поваров, на локтях мозоли от мыслей, на пальцах – от проб.

39-й километр

– От гениев и героев Россию избавили.

– Сколько времени ушло?

– Век потребовался.

– А вдруг где выскочат?

– Не на чем выскакивать.

Время остановилось. Оно на секунды каждые сутки останавливается, всматриваясь в себя.

Всё, слава Богу, пошло, вспять не повернуло.

Самолеты – глаза над домами слов, над улицами в снегу. Левый – взлет, правый – посадка.

Птицы нам пишут и пишут о небе в надежде, что когда-нибудь научимся читать.

Сто лет спустя после смерти анафему с Толстого не сняли.

Спрос на посредственность вырос.

Как заявил недавно известный офтальмолог, у поэтов на всем розовые очки, не только на глазах. Если сможем понять, как их устанавливать на частях тела не-поэтов, жизнь изменится к лучшему.

И зачем бежать? Стоя проще не думать.

В 53-м к Пастернаку в Переделкино пришел учитель, только что выпущенный из лагеря. Он пришел просто посмотреть на Пастернака. Пастернак отдал ему свое пальто. Таривердиеву, который замерзал, бегая из общежития в консерваторию, Пастернак подарил пальто с условием, что тот в свою очередь тоже кому-то поможет своим пальто. Сколько еще пальто Пастернака до сих пор гуляет по России?

– Всё – небо.

– А Земля?

– И она – небо.

Рабство вросло в Россию. Сколько земли нужно перепахать, сколько семян в нее бросить, сколько урожаев собрать, чтобы оно ушло от нас?

Ни спин, ни затылков не обогнать и на лица не обернуться.

Книга – круг, радиус – страница.

Не единожды наступать на грабли, не единожды награбленное делить, будьте вера, строй социальный и даже собственный народ.

– А почему правду никак найти не могут?

– Женщина она.

Дальтонизм мысли – болезнь власти.

Одни из самых дорогих квартир в Париже те, окна которых выходят на памятник самому большому «большому пальцу» в мире. Его высота составляет двадцать метров. Счастливчики утверждают: стоит с утра помахать ему из форточки рукой, на весь день везение обеспечено.

Поделиться с друзьями: