o bdf4013bc3250c39

Добряков вздрогнул, но выдержал характер:

– Да ничего не пил вовсе.

– Врача, может, вызвать? – немного подумав, предложила мать.

– Ма-а-м… не надо врача, - жалобно проскулил сын. – Начнет еще в желудок

гадости всякие втыкать…

– Гадости, гадости! – нервно передразнила мать. – А разболеешься, кто с

тобой сидеть станет? Мне премиальные терять, что ли? В больницу ведь не

ляжешь?

Добряков совсем обессилел и только мотнул головой.

– Ну вот, не пойдешь…

– Ма-а-м, дай отлежаться, может, пройдет.

– Может, и пройдет. А может, и нет. Тогда как?

– Пройдет, - едва слышно прошептал Добряков. – Спать хочу.

– Ну спи. Накройся хоть, - и мать накинула на него теплый шерстяной плед.

Измученный разговором, согретый пледом, он скоро опять уснул и даже

увидел сон. Сельский врач, Игнат Силантьевич, высокий седобородый старик

29

в очках с толстыми линзами, говорил ему в своем кабинете: «Отравление

легко определить по тошноте, рвоте, а также по сильной жажде. Жажда – это

когда хочется пить. Пить. Пить. Пить…» - он беспрестанно повторял это

слово, каждый раз все громче и отчетливее…

Добряков вскочил на кровати, осмотрелся и облегченно вздохнул. Голова не

болела, зрение вернулось. Была глубокая ночь. Занавески на окнах были

аккуратно задернуты, фосфоресцирующие стрелки настенных часов

сложились в острый уголок – четверть третьего. Он почувствовал, что хочет

пить. Поднялся, прошел на кухню, набрал полный литровый ковш воды и

жадно, в несколько крупных глотков выпил. Стало совсем хорошо. Вернулся

в комнату и снова уснул. На этот раз без сновидений…

Увы, наш рассказ прерывает его уже повзрослевший герой. Просыпается он

не от того, что выспался, нет. Спал он всего шесть часов, как мы и

предполагали. Но тот безотказный механизм похмельного пробуждения, что

тысячелетиями карает приверженцев неумеренных возлияний, срабатывает и

сейчас. И волей-неволей Добряков просыпается.

3.

Вздрогнув от привидевшегося во сне кошмара, Добряков ошалело раскрыл

глаза и рукой поискал будильник на прикроватном столике. Нащупал, поднес

к лицу, в слабо брезжившем рассвете едва различил стрелки на циферблате.

Четверть пятого. Как всегда! И на что он стался тогда, будильник этот?

Добряков в сердцах отшвырнул часы в сторону – они ударились о радиатор

отопления и со стеклянным звоном рассыпались по паркетной доске.

«Мать твою разэдак!» - выругался он и попытался приподняться в кровати.

Получалось это с трудом: все тело разламывалось, гудело, казалось, каждая

его часть жила сама по себе, не в ладах с другими. Он попробовал сбросить

30

одеяло, но рука почему-то ухватилась за простыню, и, как он ни старался

раскрыться, выходило, что все больше закутывался. Высунув наконец одну

ногу наружу, он резкими движениями стал помогать рукам, но запутался

окончательно и в изнеможении откинулся на спину. Холодный пот пробрал

его от макушки до пяток. Он повернул голову и ткнулся лицом в подушку,

чтобы стереть проступившие капли, но подушка оказалась насквозь мокрой и

помогла плохо.

«Что это, неужто я во сне потел? – задал он себе вопрос, постоянно

задаваемый в таких случаях и в который раз, как впервые, подивился

сделанному открытию: – Да, хоть отжимай!.. Холод какой, продирает до

костей… Я сейчас подохну, наверно…»

Он лихорадочно дрожал, снова кутаясь в одеяло и каждой клеточкой тела

ощущая, как весь покрывается мелкими, как бисер, пупырышками. Вздумал

было притянуть на одеяло лежавший в ногах плед, но понял, что не сумеет, да

и высовываться вовсе не хотелось. Однако это становилось невыносимо.

Нужно было что-то предпринять.

Самое скверное, что с вечера не оставил ни капли пива. В его теперешнем

состоянии ему хватило бы стакана живительной влаги, чтобы не сойти с ума.

Но не оставалось, он знал это, ни единой капли.

«Сволочь! Бестолочь! Идиот! И если бы в первый раз! Кретин!» - не жалел он

для себя самых жестоких ругательств, прекрасно понимая, однако, что и

ругательства эти – далеко не выход. Выход был один, только один. Для этого

нужно было суметь подняться, совершить практически невыполнимую

работу – одеться, выйти из квартиры и преодолеть мучительнейшие триста

метров до ночного гастронома. Но именно подняться и одеться было сейчас

для него совершенно невозможно.

И тут он вспомнил про снотворное. Где-то в аптечном ящичке серванта

наверняка оставалось несколько таблеток. Превозмогая озноб, Добряков

31

выпростал ноги из-под одеяла и долго шарил по полу, пытаясь попасть в

тапочки. Потом плюнул и, удерживая на себе одеяло, резко поднялся и

шагнул к серванту. Но не почувствовал, что одна нога все же нашарила

тапочек, правда, обулась в него не совсем правильно – угодила пальцами в

задник. И когда Добряков шагнул этой ногой, тапочек, потащившись следом, уперся в толстый ворс ковра и застрял в нем. Другой шаг, третий - и Добряков

потерял равновесие и растянулся на полу в полный рост. Пропотевшее одеяло

накрыло его с головой. Пытаясь высвободиться, он барахтался, матерился и

встал в конец обессилевшим. Смахнув со лба крупные градины пота, он

выдвинул ящик и непослушными руками стал разгребать лекарства. Вот он,

заветный флакончик. Откупорив его, увидел на донышке четыре таблетки.

Трясущимися руками попытался подцепить одну и не смог. Тогда высыпал

все на ладонь и слизнул, сколько получилось. Получилось две. «Ладно, чтоб

наверняка», - решил он и поплелся на кухню запивать.