О чем молчит лед

— Страшно мне дядька Волох, — призналась девочка.

— Нет в том стыда, дитятко. Мала ты. Другие б времена были, кто б тебя на такое дело поставил? Но да есть ли выбор у нас?

— Нет, дядька, о том и речи нет. Иду я с радостью, но печалюсь — сдюжу ли?

— А это по вере решится. Совет только дам: здесь, сейчас хошь плачь, хошь страшись, а пойдем — все это здесь оставь, с собой не бери. Ежели цель твоя едина с целью общей, тогда сомнений быть не может. Они оставят тебя, как только будет сделан первый шаг.

— Он сделан и сомнений нет, но…

— Странник? Скажи дитя, не растревожил ли он сердце молодое, не разбудил в крови жар влечения? Не в том ли суть твоей тревоги?

— Я знаю его чуть.

— Порой и мига хватит, чтоб сердце охватил пожар.

— Нет. Больше страха — мне непонятен Странник и, кажется что оборотень он. Скажи дядька Волох, могут ли наги в людей обращаться?

— Не слышал. Но исключать не стану. Однако к чему ему рядиться в человечью суть? Спасать Сева, мирно с кнежем беседовать, угощенья принимать и почивать в постели? Если бы был наг, давно бы вывел городище, разнес его и всех живых сгубил.

— Да, но то мы судим, а он не человек и если иначе устроен, то и мыслит себе подобно, а не нам. Скольких сгубили они и так о нас узнали даже мелочь, а мы что знаем о них? Немало, но много ли? Достаточно чтобы уверенно говорить, что наг бы сделал? Тут трудно прорицать. Насколько домовых уж знаем, лесных, болотных, саламандр, сильфид, и то порой просчитываемся. У каждой сущности мало свой склад ума еще есть и характер подобно нашему — не один на всех как званье рода, а у каждого свой. Возьмите тятю и того же Юра, или матушку мою и сестру. Вот уж разнее некуда, а кровь едина. Мать и дочь, а будто мотылек и клюква. А мне уж Лелюшка понятней, чем сестра. Он кстати, запропал. В ночи ворчал, а к утру испарился.

— Появится. Ваш хозяюшко бирюк почище Тарта.

— Характер у него тяжел.

— А в остальном, права ты, спору нет. Жизнь-то наша что лабиринт, ходим, бродим то тупик то путь прямой, но ни его, ни себя не видим, других не замечаем. Вона, — кивнул на пол и, только тут Дуса заметила, что орнамент пола заветный узор вышивки на рубахах раничей напоминает.

— Лабиринт?

— Жизнь, дитятко. Встань над ней, а значит над собой и все ясно станет. Вишь как порой заворочено, а приглядись? То задумало было, как не вейся не крутись путь-дорожка, а все едино от истока к истоку идет по кругу, и ладно значит. Что человек, что природа, что други наши сущие, по циклам живут вровень с землей-матушкой. Как куст рябиновый не каждый день плодоносит, так человеку не всегда дано понять, и дано ему пройти от ростка к дубу мощному вот по этим загогулинам. И силы набрать и листья в назначенный срок терять, а после вновь обретать. Всему срок приспеть должен. Одного мы мира дети, что дерево, что домовой, что птица в небе и при всей нашей разности общего ой как много. Поищи только, взгляни как бы сверху на явь и, откроется.

— Ты к чему это, дяденька?

— О Страннике. Кем бы ни был, а неспроста даден. Знать нужно зачем то. Сейчас не понимаешь, апосля поймешь. Да не кручинься. Наведаюсь я к вам к ночи, сам на господаря гляну. Авось, что вам невидно мне откроется, потом поговорим.

— Благодарю, — заулыбалась успокоенная Дуса.

— За что, славница?

Глава 5

Ван тайно вышел из крепища вслед за господарем вместе с соколами ранского гнезда, посланных проследить и ежели чего, помочь Страннику. Хорошо обученная молодь искусно пряталась от глаз мужчины даже в снегах. Но ночь хоть и помогала в том завесой темноты прикрывая, но и мешала изрядно, скрывая точно так же сына Ирия. Парни потеряли его на полдороги и не рискнули двигаться к крепищу Ма-Ры из-за нагов и кадов, расположившихся на их пути. Средь посланных заговоренных, как Странник не было, и воины чуть отступили, растянулись на возможном пути возвращения мужчины и притаились в ожидании.

Ждать пришлось долго.

Ван, выбравший место для схрона чуть в низине за камнями, начал замерзать. Мало земля стылая так еще и камни тепло из тела забирали. И снег, будь он неладен, падал и падал, конца края ему не видать.

Парень заерзал, пытаясь размяться и тем согреться хоть малость и тут из-за камней шорох. Голову на звук повернул и лицом к лицу встретился с нагом. Тот полусонный был и видно на тепло шел, учуяв на камнях человека — Ванну о том думать недосуг было. Меч выхватил, рубанул по грудине врага. Кровь гадкая брызнула, рубаху вымочила парню. Наг зашипел, хвостом его с ног сбил и напал, пасть разинув. Миг бы и заживо съел. Но Ван успел увернуться и острие меча выставить.

Клинок пропорол грудь змеи и словно на камень наткнулся, застрял, как в тисках. Змей рукой откинул парня и тот отлетел к сосне, впечатался и сполз по стволу. В голове зашумело, завертелись покрытые снегом камни перед глазами, столбы деревьев. Ван с трудом поднялся, вытаскивая рез из голенища сапога. Наг тем временем вынул клинок из грудины, словно занозу, и выкинул его. Меч, крутясь, промелькнул меж деревьев, глухо сбрякал, где-то далеко слева от человека — ищи теперь. Но кто станет на то время терять? Наг уже двинулся на Вана изгибаясь, приподнимаясь на хвосте и устрашающе шипя — даже на чуть его раны не ослабили. Одно Ван порадовало, что один наг и товарищей своих пока не зовет, а случись — всем затаившимся конец.

И не стал ждать нападения — первым напал. Прыгнул и вонзил рез в горло у ключицы. Змей выгнулся в конвульсии, ударил одной рукой, опять отправляя в полет человека, другой рукой рез извлек, и в тот момент когда Ван сшибая стволы и собирая камни по склону смог остановиться, замер, вцепившись в валун, накрыл его ударом хвоста по спине. На парня словно бревно свалилось. Он захрипел, еще пытаясь справиться с оглушающей болью и вмиг навалившейся слабостью, приподнялся, но новый удар довершил начатое. Ван врезался лбом в камни и затих, потеряв сознание.

А ему на помощь уже спешили раничи. Ула к Ван: раны глянуть да прочь его оттащить. Остальные гуртом с разных сторон на нага навалились, рубить начали нещадно по чему придется. Тот заметался, хвостом руками откидывал людишек и слабел под их натиском. И решил отступить, а может своих позвать. Перехватил хвостом за ногу Гелота и рванул в сторону, в глубь леса. Парня, ясно, с ног сбило и, понесся он, по камням обдирая спину. Насилу отбили. Двое поперек дороги нагу встали остальные хвост рубить начали. Клинки о чешую гремели искры высекая, а толку малость — погнули пару чешуй и все. Озлили только — разбушевался наг, руками, хвостом откидывать нападающих начал, только в стороны полетели мужи. Несдобровать бы воинам, но тут саламандры как муравьи из под камней повылазили и на нага пошли, облепили, чешую накалили. Змей взвился, бросая людей и, стряхивая саламандр, стрелой в лес ушел, земли не касаясь, только светящиеся точки чешуи меж стволов мелькнули. Раничи быстро собрались, раненых подхватили и в обратную сторону двинулись поспешая. Все погони ждали, оборачивались, мечи в ножны не убирали, но миловала судьба — не пришлось больше с навьими сынами встренуться.

Ван не шел — полз, слабо соображая, как ноги переставляет. В голове шумело и гудело, перед глазами то свет, то мрак. И не один такой: Карик и Дан еле передвигались зашибленные нагом, Гелот вовсе идти не мог — повредил ему ногу змей, помял о камни изрядно.

— Колья надобно сробить и на них тварь насадить, — заметил Ула.

— И стрелы, — поддакнул Сокол.

— И мечем под чешую метить, — высказался следующий.

— А можно западни сотворить, кольями по дну утыкать. Заманить туда аспида и добить гуртом.

— Одного, — прошептал Ван. — Их десяток тризничало, — напомнил пирушку на поляне.

— Наше счастье, что наг молоденький попался и без товарища, — сказал Ула.

— Огнем их пожечь, — бросил Сокол. — Наконечники стрел тряпицами смоченными в перебродившей медовухе обернуть, поджечь и пустить в навье скопище.

— Тоже мысль, — согласились раничи.

— С одним не справились — как с десятком быть? — вздохнул Гелот.

— Не тушуйся, справимся. Глаза боятся, руки делают, — подбодрил его Карик.