О чем смеется Персефона

Между первой и второй экспедициями papa много бегал по чужим заданиям, дочь ему сопереживала, хоть и не совсем понимала, в чем суть. Но когда он уехал снова, коротко и без подлинного чувства чмокнув ее в повзрослевшую щеку, почему-то накатила обида. В тайниках невзрослой души она надеялась сопровождать его, тоже плутать по степи, собирать диковинные вещицы и интересные полузабытые истории.

Война началась через два года, как Осинский вторично уехал в Туркестан и потерялся, остался в проклятой Богом Азии. Дочь рыдала, а maman закусила губу и что-то долго писала в своем будуаре под лампой голубого бархата. Письма стаями летели в посольства и государю императору, наместникам и в военные части, но страна азартно воевала, и один потерявшийся в далеких степях человек не так много значил для казны и для престола. Дочь, порывистая, как все Осинские, поклялась, что вырастет – вот-вот, совсем скоро! – и сама поедет в Туркестан на поиски. Надо только дождаться, чтобы ей позволили возраст и банковский счет. Она не сомневалась, что papa жив, просто он захвачен в плен башибузуками или лежит, пришибленный скатившимся с горы камнем. Или ранен, но не всерьез. Или ждет денег, а пока учит китайских детишек русскому языку. Ничего, он еще оклемается и приедет в Москву разбирать свой кабинетный хлам, потому что без него в квартире, да и во всем Старомонетном переулке, стало сумрачнее, холоднее, крыши надвинулись на мансарды, как недовольные шапки на хмурые лбы, ветла под окном стала скрипеть натужнее и злее. Одна мраморная Персефона равнодушно созерцала из своего угла покривившийся мир, допотопные языческие узоры на противоположной стенке и слушала фальшивые вздохи приходящей прислуги по поводу несчастливо сгинувшего хозяина. А вскоре, в очередной раз повздорив с Тамилой, Аполлинария Модестовна заперла эти помещения на ключ и запретила туда наведываться. Странная епитимья.

Война и бродивший вдоль витрин бунтарский дух способствовали быстрому взрослению. А потом ее утащила Мирра, и все закрутилось. Да еще у нее появилась неправдоподобная и невзаимная любовь, коей maman – злейший враг.

Утро накануне Крещения одна тысяча девятьсот семнадцатого выдалось самым худшим за всю жизнь. Тамилу разбудила громогласная Олимпиада, впереди ждали новые мучения, полицейский участок, дознавательства, позор, обидные слова матери. Однако ехать почему-то никуда не пришлось – наверное, мир просто сошел с ума.

Прошедшей ночью по дороге от злодейского Голутвинского до Брандтов ей казалось, что вокруг одна бесконечная дыра, пропасть, куда затягивает всю Москву, Россию и даже Землю, а сама она – едва живая снежинка: дохни пожарче – и растает. Вернувшись на Малую Ордынку заплаканной, испуганной и не совсем чистенькой, Тася на все вопросы отвечала односложно, дескать, не знаю, не видела, не заметила. Красный, сильнее обычного вытянувшийся Михайличенко размахивал паучьими руками, большой плотоядный рот плешивого Мишеля выплевывал слова, как ядовитые ягоды, веселые глаза Николя жадничали до подробностей, Илона отчаянно ревела. Ни Степан, ни богатыри из гвардии Черномора в особняк не вернулись; наверное, и Андрей предпочел бы шататься до утра, кабы не барышни. Потом от нее отстали, все поплыло перед глазами, сил едва хватило, чтобы залезть к матери в двуколку, хоть от Брандтов и идти-то меньше получаса.

Итак, Мирру похитили, ей грозила настоящая опасность… Или все-таки ненастоящая? В последнее время вокруг нее вертелся какой-то неприемлемый ухажер то ли из цыган, то ли из горцев – черный, кудрявый, с неспокойным темным взглядом и гусарскими усищами. По некоторым признакам Тамила догадалась, что Миррино сердце неспокойно билось в его присутствии. Кавалер следовал вошедшей в моду революционности, так что двери дома Аксаковых для него оставались прочно запертыми, но разве ее пустоголовую подруженьку могло остановить такое препятствие? Чего-чего, а смелости той не занимать и дури тоже… Или все-таки опасность настоящая? В Миррином семействе никогда не водилось завидных капиталов, матушка происходила из старинного рода, а батюшка – из захудалого. Они слыли ретроградами, хоть отец и докторствовал. Если бы господин Аксаков не отправился во фронтовой госпиталь, всем пришлось бы легче… Или все-таки случившееся в Голутвинском переулке не взаправду? Горский черноус, судя по всему отъявленный сорвиголова, безоглядной Мирре такой и потребен… Но каков их расчет? После такой скандальной истории в общество все равно не войти, а, впрочем, кому нынче оно нужно?.. Интересно, смогла бы сама Тася так же безоговорочно и безвозвратно уйти?..

Для Анны Валерьяновны Аксаковой это утро началось еще хуже. Она лежала не разоблачаясь в своем будуаре и в который раз перечитывала доставленную за полночь записку. Ее принес заморыш в несоразмерном его кудлатой голове картузе.

– Пожалте на баранки, господары-ыня, – прогундосил он, протягивая одной рукой конверт, а вторую просто так, сложенную ковшиком для подаяния.

– Да-да, разумеется. – Анна Валерьяновна схватила с полки кошель для разных ненужностей, выцарапала из него алтынник, потом подумала и пошла удить снова. Через полминуты у нее в пальцах уже плясал пятиалтынный. Если бы она знала, чтo в той записке, не пожалела бы и целкового. Или, наоборот, прогнала бы разносчика с крыльца поганой метлой.

«Драгоценная моя матушка, не обессудьте. Я влюблена, и нешуточно, сердце мое более мне не принадлежит. Любя всей душой вас, и батюшку, и братьев, не нахожу в себе сил противиться иному могучему зову. Мне доподлинно известно, что избранник мой не будет встречен вашими нежнейшими объятиями, и само венчание наше невозможно и невообразимо, потому как он не христианин. Ваша бедная дочь, ваша крошка безвинно страдала последние месяцы, впрочем не подавая виду, чтобы не ранить ваше любящее сердце, однако вчера ночью все переменилось. Я не помышляла тайно бежать, но горячая кровь моего суженого велела иначе. Письмо это я пишу для того, чтобы вы не терзались и не искали меня. Со мной все благополучно, я под защитой надежного человека отныне и навсегда. Ответа от вас я ждать не буду, сейчас вам надобно время, чтобы понять меня и простить. Позже я буду иметь удовольствие затеять настоящую взрослую корреспонденцию и подробнейшим образом поведаю о себе, своем бытовании в чужом краю и своем спутнике, на чью руку буду опираться всю жизнь. Однако, если вас не затруднит, могли бы вы отправить деньгами часть моего приданого? Буду ждать его в Баку, и знайте, что вы нас очень выручите подобным вспомоществованием. Мы нынче же вечером уезжаем к нему на родину, и будь что будет. Любящая и преданная вам всей душой дочь Мирра».

Анна Валерьяновна прочитала три или четыре раза, потом сложила листок, посидела с ним, как с горячей чашкой чая, боясь обжечься, снова развернула и еще пару раз пробежала по строчкам. Буквы не поменялись, смысл слов оставался прежним. Ее преступная шестнадцатилетняя дочь сбежала с нехристем. Теперь их ославят на всю Москву, хоть святых выноси.

Так она и провалялась всю ночь, измяла платье, и теперь красные глаза смотрели зло на весь непроснувшийся мир. Дверной молоток дал оплеуху больной голове. Мадам не стала дожидаться засони горничной и сама распахнула дверь. В утренних сумерках переминалась лошадь, фыркала и роняла на мостовую дымящиеся кругляки навоза. Это пожаловал полицмейстер, и с ним предстояло объясниться. Нет! Только не сейчас!.. Его удалось выпроводить… Как теперь жить? Чем спасаться? Куда стремиться? Она вздохнула и уселась писать подробное изложение событий для супруга. Лучшее в создавшейся ситуации – никуда не спешить, не бежать и не топать ногами, а хорошенько посоветоваться и найти правильный выход. К Осинским она отправила записку, дескать, все отменяется, погони и перестрелки не будет.

Между второй и третьей страницами Анна Валерьяновна проголодалась и расценила это как добрый знак. Она велела накрыть le petit dejeuner [8] и уже за кофеем поняла: прежде всего следовало порадоваться, что Миррочка жива, цела и невредима. А все прочее – луковая шелуха.

Тамила безуспешно прождала новых мучений. Когда извозчик передал записку, Аполлинария Модестовна молча удалилась к себе, не сказав дочери ни слова. У Таси не случилось подруг ближе Мирры, потому переживания выпали нешуточные. Вдруг Анна Валерьяновна не едет за ней, потому как нашелся хладный труп? Или, наоборот, ее дочка вернулась домой целешенька и теперь отсыпается? Сердечная конфидентка то представлялась избитой, испоганенной, изуродованной, даже мертвой, то совсем иначе – довольной и счастливой, сумевшей всех провести и сбежать с желанным цыганом. Эти терзания за одно утро вытянули Тасино личико, смыли с него краски, изогнули подковкой пухлые губы, превратили глаза в пустые плошки. Она посмотрела в зеркало: дурнушка! На такую никто не польстится, даже самый захудалый кавалер, не то что непохожий на прочих Степан. Да, воспоминания про господина Чумкова не получалось выкинуть из головы при любом, даже самом печальном ходе размышлений.

8

Le petit dejeuner – завтрак (фр.).

После полудня Аполлинария Модестовна наконец соизволила пригласить дочь на беседу. Тамила вошла с опущенными плечами, бледнее прошлогоднего снега, серее пасмурного января. Она боялась услышать страшное.

– Как вы изволите это понимать? – Maman мешала серебряной ложечкой чай в нежно-голубой чашке дорогого кузнецовского фарфора, звенело так, словно в соседнем монастыре били в набат.

– Что… что именно?

– Ваша cher ami [9] барышня Аксакова сбежала с неизвестным женихом, сделав всем неловкость. Вы, как я смею полагать, были в курсе и лгали в глаза всему обществу, едва не доведя нас до удара. И господин Брандт после вчерашнего слег. И Евдокия Ксаверьевна сетует на головную боль. Я не удивлюсь, если после подобного происшествия перед нами закроются двери всех приличных домов. – Она говорила еще что-то, укоряла, винила, обличала, но во всем этом бесконечном клубке Тамила уцепилась за одну спасительную ниточку: Мирра жива, она-таки сбежала со своим возлюбленным.

9

Сher ami – сердечная подруга (фр.).

– Ай, как это замечательно! – Внутренняя пружина, с самой ночи сдавливавшая нутро, распустилась вполне безобидным стебельком, Тамиле будто задышалось легче, и тут же серые щеки начали затягиваться румянцем, как будто из дома напротив выглянуло наконец солнце и теперь спешило расцветить скучный мир.

– Что, позвольте?

– Я говорю, очень славно, что разбойники оказались… не злодеями, что Мирра невредима. Она ведь невредима?

– Остается надеяться. Анна Валерьяновна не изволили сообщить подробности. Надо полагать, наше семейство нынче у Аксаковых не в чести, и мне ведомо, кого в этом винить.

– Ах, maman, ради бога! Если Мирре угодно сбежать с женихом, при чем тут ваша дочь? Я-то решительно никуда не сбегала.

– Потому как никто не позвал, надо полагать. – Аполлинария Модестовна ехидно усмехнулась.

– А вам угодно, чтобы позвал? – Злоязычие сочинилось само собой.

– Позволю себе заметить, меня бы это не удивило. Однако оставим. Будьте любезны сесть напротив и подробно рассказать, что вам известно о похитителе мадемуазель Аксаковой. Кто он по происхождению? Отчего не посватался, как порядочный соискатель? Что вы вообще о нем знаете?