О доблестном рыцаре Гае Гисборне

Ждать пришлось долго, а когда наконец все вернулись, Гай заметил, что суд в полном и прежнем составе, а из двенадцати присяжных восемь человек новые. Да и те, что остались, смотрят в пол, отводят взгляды, вид у них намного более несчастный, чем был раньше.

Генеральный прокурор, сэр Ковентри, посматривал на Гая с торжеством, а генеральный судья посидел, просматривая некие бумаги, затем поднялся и, повернувшись к присяжным, проговорил громко и с угрозой в голосе:

— Господа присяжные, мы готовы выслушать ваше решение.

Старшина присяжных тяжело поднялся, зыркнул на Гая, поспешно отвел взгляд, после чего сказал негромко:

— Виновен.

В зале поднялся шум, Гай услышал крик: «И пусть его повесят!», но куда больше голосов кричали, что невиновен, должны отпустить, с ним просто сводят счеты, слишком многим перешел дорогу и никого не страшится…

— Сейчас вас вернут в камеру, — провозгласил судья, — а потом протащат к месту вашей казни в Тайберне…

Все-таки в Тайберне, мелькнула мысль. Повесят? Но тогда должны везти в телеге…

— Вас трижды повесят, — проговорил судья с торжеством в голосе, — а потом четвертуют, а тело разрубят на части, после чего их разместят в Ноттингеме, Дерби, Йорке и Кардиффе.

Он был настолько оглушен, что в черепе металась только она мысль: за что? Чтобы от него избавиться, достаточно просто отрубить голову. Или повесить? Что они хотят этим доказать?.. Что настолько всесильны, вот грубо нарушили даже процедуру суда, и все сходит безнаказанно? Стараются запугать остальных?

Глава 11

Его вернули в Ньюгейт, еще два дня прошло в ожидании, так как понедельник уже прошел, а во вторник, среду и четверг вешать нельзя, теперь только в пятницу, но нужно не пропустить, в воскресенье особенно вешать нельзя, чтобы не отвлекать ярким и красочным зрелищем такого праздника тех, кто в этот день молится, как и положено доброму христианину.

В пятницу, как сказал ему работник, что принес миску с кашей, его повезут на запад, а когда Гай не понял это расхожее выражение, тот терпеливо объяснил, что отправят к «тайбернскому дереву», это Гай наконец понял.

От Ньюгейта до Тайберна две с половиной мили, телега доберется за час, но если свяжут и будут волочить всю дорогу, то, возможно, дотащат и чуточку раньше. Хотя тогда ему, скорее всего, будет уже все равно, что с ним произойдет: любая рубашка превратится в клочья, а мясо соскоблится до костей.

Говорят, преступники побогаче добираются к месту казни на украшенных черными лентами дорогих повозках, а еще все хвалят старинный обычай по дороге останавливаться в кабаке «Корона» и напиваться перед казнью. Ходили слухи, что к тем, кто миновал кабак, желая умереть трезвым, через несколько минут после казни приходило помилование, так что задержались бы, дураки, в кабаке, спасли бы шкуры!

Но такое допускается только к обычным уголовникам, к ним закон снисходительнее, а вот он признан особо опасным преступником, потому и вменили четвертование, это когда трижды вешают, натягивая веревку, потом опускают, приводят каждый раз в сознание и снова вешают, затем клещами раздрабливают сначала пальцы на руках и ногах, потом все кости рук и ног, и только потом, когда толпа насладится его мучениями, ему отрубят голову, а тело разрубят на части…

Он сидел, опутанный тяжелыми цепями так плотно, что трудно было дышать. Цепи охватывали грудь, прижимая руки к телу, через некоторое время он уже перестал их чувствовать и только иногда шевелил кончиками пальцев, чтобы убедиться, что еще не отмерли.

Загремели засовы, дверь скрипнула и отворилась. Вошел огромный стражник, окинул его подозрительным взглядом и, прижавшись к стене, пропустил мимо себя толстого священнослужителя в сутане и с книгой в руках.

— Сэр Гай, — сказал он и перекрестился. — Меня зовут Чарити, я рукоположенный священник и пришел вас исповедать.

— Святой отец, — ответил Гай невесело, — мне сказать нечего. Господь все видит и всем воздаст.

— Но, сын мой, — сказал священник пугливо, — ты обязан исповедаться! Облегчить душу!

— Святой отец, — проговорил Гай, — я не вижу смысла рассказывать о мелких грешках и проступках, все мы грешны, я не лучше других, но судят нас по делам нашим. Я уповаю на Господа, он видит лучше, чем все люди Англии… надеюсь. И с тем предаю свою душу в Его руки.

Священник сказал печально:

— Аминь. Да будет Господь с тобой.

Он вышел, Гай откинулся на стену и снова начал прогонять перед мысленным взором картинки из жизни шерифа.

Его везли все-таки в телеге, ибо при волочении мог потерять сознание, а то и вовсе умереть, и казнить пришлось бы труп, что разочаровало бы толпу, и какой, к черту, тогда устрашающий эффект на простой народ?

Телега катила по кривым и тесным улицам, где по обе стороны уже ждут высыпавшие из домов зеваки, все выкрикивают проклятия шерифу и желают, чтобы он горел в аду. Вряд ли кто знает, кто он и за что осужден, достаточно и того, что шериф, любой простой человек ненавидит представителей власти… как, впрочем, и любой барон.

Когда выехали на площадь, он смутно подивился обилию богато и ярко одетого народу. Знать прибыла на дорогих повозках, множество дам с блестящими под вуалью любопытными глазами, им дают протиснуться поближе к эшафоту, чтобы не пропустили ни того, как будут вешать и удавливать, ни как будут дробить кости. Да и само четвертование зрелищно, как отрубание головы, так и расчленение тела на части, женщины смотреть на такое просто обожают и млеют от восторга. Особенно любят наблюдать, когда грубо выдирают ногти и кричащей от боли жертве медленно отрезают пальца по кусочкам.

Уже появились торговцы пирогами, пряниками, вином, фруктами, торговля идет бойко, у наблюдающих за казнью всегда от возбуждения хороший аппетит и румянец на всю щеку.

Навстречу дул холодный ветер, и, пока доехал, Гай продрог до костей.

— Накиньте мне на плечи плащ, — прохрипел он. — Хол-л-лодно… я дрожу, а могут подумать, что трясусь от страха…

Стражник молча снял свою накидку, Гай кивнул с благодарностью, сразу ощутив защиту от холода.

Двое стражей помогли ему перебраться через борт телеги, но и на земле он едва передвигал ноги. На эшафот, к своему стыду, не смог подняться, ступеньки слишком высоки, а в цепях ослабел так, что страшился потерять сознание, что могут счесть признаком трусости.

Двое дюжих стражников помогли ему взобраться на помост, там уже ждут трое: священник, палач и судья. Ему помогли встать на площадку под виселицей, надели на шею петлю, толстую, пеньковую.

Священник молча перекрестил его, судья-экзекутор спросил громко:

— Есть что сказать?

Гай прохрипел:

— Молитесь за меня, люди… Я делал все, чтобы вы жили… хорошо…

В толпе раздались озлобленные крики:

— Вешайте скорее!

— Ублюдок!..

— Сразу вырвать ногти!