О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
– Нет остального?
К нему быстро подошел Жильцов и тронул за плечо:
– Олег Семенович, посмотрите вот сюда. С вами прощаются.
Олег поднимает голову и видит на балконе жену и дочку. Они весело, очень жизнерадостно машут ему, посылают воздушные поцелуи и даже приплясывают. Их настроение ободряет и Олега, он посылает им поцелуй и показывает два расставленных пальца – западный жест – Victory.
– Переходите к пограничному контролю!
Вместе с другими эмигрантами Олег переходит еще одну стеклянную грань и теряется из виду.
Ольга и Машенька идут к выходу общего
ЖИЛЬЦОВ.
Как давно мы не виделись, Оля…
ОЛЬГА (через силу).
Кажется, первый раз после института?
ЖИЛЬЦОВ.
Третий раз. (Смущается еще больше, нагибается к Машеньке.) Машенька, ты любишь маму?
МАШЕНЬКА (не без вызова).
И папу тоже!
ЖИЛЬЦОВ.
Конечно, конечно…
Последние пяди священной земли социалистического отечества. Пассажиры поднимаются по коридору в самолет. У люка стоит молодой пограничник, широкое плоское неподвижное лицо, как будто он сын того чекиста, что следил за Олегом.
Олег застывает на мгновение и смотрит парню в лицо. Тот не шевелится, не мигает.
ОЛЕГ (тихо).
Прощай, болван…
…Закрывается дверь самолета. Лицо молодого солдата искажается едва ли не детской обидой.
– …Я вам не болван, я вам не болван, – шепчет он.
Кабинет в ГБ, широкоскулый куратор Олега передает его «досье» секретарше.
– Отправьте Хлебникова в архив, Софи, а мне принесите папку Хризантемова.
Мид-таун Манхэттена в разгаре делового дня: автомобильные пробки, разгружающиеся грузовики, ремонтные машины, отбойные молотки – дикий звуковой фон, дополняющийся еще музыкой из дверей бесчисленных магазинов; всеязыкая толпа, текущая по Пятой авеню, по Мэдисон, по 57-му стриту; развороченные мостовые, ямы и выбоины в асфальте и над ними роскошные витрины; мусор, мешки с отбросами, уродливые пожарные лестницы на мрачных фронтонах и ослепительные стеклянные поверхности новых небоскребов…
В деловой толпе то и дело мелькают странные личности, создающие удивительную жизнь NY улицы – вот вдруг кто-то затанцевал, закружился и запел, вдруг возвысился над толпой седобородый «пророк», мелькнул человек, играющий на пиле, саксофонист у стены, ободранный рисовальщик и т. д. и т. п. …
В этом вареве, которое в фильме должно занять немалый кусок экранного времени, ибо оно представляет собой некий музыкальный и лирический контрапункт нашей истории, то и дело мы можем видеть нашего героя Олега Хлебникова: ест, курит, глядя на Empire, спрашивает дорогу у черного полицейского, разговаривает с двумя сомнительными девицами. Мы видим, что он возбужден, глаза горят, волосы растрепаны, и если бы можно было нарисовать на асфальте его путь, то получился бы престраннейший пунктир: словом, поведение его типично для русского эмигранта, впервые попавшего в самое пекло Большого Яблока.
Но вот он наконец у цели – Park Avenue. Вынимает визитную карточку Charles Xerox’a. Дом № 2121. Шикарный подъезд, тент с кистями, дормэн в ливрее. В холле алюминиевые двери лифтов.
Дормэн останавливает Олега, тот пытается объясниться, сует визитную карточку. Дормэн снимает
телефонную трубку, говорит довольно развязным тоном.– Hi, Mr. Xerox. I have a guy here, he wonna see you, sir…
ГОЛОС КСЕРОКСА.
I don’t expect anybody.
ДОРМЭН.
This guy telling me he’s from Russia. Does it mean something for you?
КСЕРОКС.
His name?
ДОРМЭН.
I can not pronounce that.
КСЕРОКС.
Try anyway.
ДОРМЭН.
Kidding?
КСЕРОКС.
O, boy! Let him go.
…Олег выходит из лифта. Он явно обескуражен: ожидал увидеть шикарную галерею, а попал в темноватый коридор с десятком дверей, среди которых не так-то просто найти нужную. Вот наконец медная табличка:
Charles S. Xerox INC
Ему открывает дверь белокурый юноша с двумя косичками и обнаженной грудью.
– Come in, please…
Юноша, оказывается, не так уж юн, горькая морщина пролегла в углу рта. Он с интересом осматривает Олега.
ОЛЕГ.
I am from Moscow.
«ЮНОША».
Let’s be friends! (Протягивает Олегу руку, глубоко заглядывает в глаза.) How old are you?
ОЛЕГ.
I would like to see Mr. Xerox… Is it a gallery of Charles Xerox?
Он оглядывает большую комнату, несколько мрачноватую, темноватую, заставленную разностильной мебелью, с двумя-тремя какими-то невыразительными абстракциями, с камином и софой, вызывающей некоторую брезгливость.
«ЮНОША».
Tell me, Din, do you love music? Tell me honestly, don’t you?..
Олег явно растерян, он явно не ожидал увидеть здесь что-либо подобное и уж никак не ожидал встретить такого жалкого и бедного, фальшивого юношу.
«ЮНОША» (с пластинкой в руках).
Now, please, attention – Aram Krhachaturian, Dance with sables!
Под звуки хачатуряновской музыки он начинает бурно летать по холлу, явно предполагая, что является предметом созерцания.
Олег вдруг замечает плакат с надписью «Expose yourself to art», на котором изображен клошар, раскрывающий пальто, надетое на голое тело перед обнаженной скульптурой женщины. Он усмехается.
«ЮНОША» (явно огорченный невниманием Олега подбегает к плакату).
I hate it! I really hate this stupid poster! (Протягивает руку, чтобы сорвать ненавистную вещь, но оборачивается на звук шагов.)
На пороге в луче солнечного света появляется Чарли Ксерокс. В луче света плавают пылинки, и сам Ксерокс кажется слегка пыльным, во всяком случае, далеко не такой роскошно-загадочный, как на чердаке у Лики Димитриади.
КСЕРОКС.
Leave the poster alone, Jemmy!
«ЮНОША» (капризно).
I hate it! (Срывает плакат. На стене остается лишь клочок этого забавного плаката.)
КСЕРОКС.
Idiot!
«Юноша», оскорбленный, отходит к окну и, завернувшись в портьеру, усаживается на подоконник, где и будет пребывать в течение всего разговора Олега и Ксерокса.
Глаза Ксерокса привыкли к сумраку комнаты, и он заметил Олега. Улыбнулся несколько натянуто: