О красоте

— Это мамин почерк. Стопроцентно.

— Да, — здраво согласился Монти. — На мой взгляд, сомневаться не приходится.

— Слушайте, а ведь картина прилично стоит, да? Штук триста баксов? Или даже фунтов стерлингов? — спросил Майкл, ибо Кипсы, в отличие от Белси, не страшились открыто говорить о деньгах. — Да она ни при какой погоде не отдала бы ее чужому человеку! Тем более, буквально на днях она вроде как намекнула…

— Что подарит ее нам! — пропищала Амелия. — На свадьбу!

— В общем, да, — кивнул Майкл. — И теперь выходит, что она оставила самую ценную картину в доме практически не знакомому человеку? Кики Белси? Вряд ли.

— А больше ничего не было — например, другого письма? — в замешательстве спросила Виктория.

— Нет, — Монти провел ладонью по блестящей макушке. — Ничего не понимаю.

Майкл стукнул кулаком по подлокотнику дивана.

— Какая низость — воспользоваться слабостью тяжелобольного человека!

— Майкл, вопрос в другом: как мы поступим?

И тут Кипсы дали волю своей практичности. Присутствующим женщинам права голоса не полагалось, и они инстинктивно устроились поглубже в креслах, а Майкл с отцом подались вперед и оперлись локтями о колени.

— Думаешь, Кики Белси знает об этой… записке? — последнее слово Майкл произнес одними губами, словно вовсе отказывая ей в существовании.

— Неизвестно. Прав она не предъявляла. Пока.

— Знает или нет, — вспылила Виктория, — она не сможет доказать, верно? У нее ведь нет письменного свидетельства для суда, вообще ничего! Мы ж не хрен собачий, а прямые наследники.

Она снова отдалась рыданиям. Это были слезы обиды и раздражения. Впервые смерть в каком бы ни было проявлении вторглась в уютные пределы ее жизни. Виктория не могла поверить, что и ее постигли настоящее горе и утрата. Прежде во всех неприятностях у каждого из Кипсов находилась отдушина: Монти трижды подавал иски за клевету, Майкл и Виктория с детства были приучены храбро отстаивать свои религиозные и политические взгляды. Но тут — кому и что доказывать? Здравствующие либералы — дело одно, смерть — совсем другое.

— Не смей так выражаться, Виктория, — веско произнес Монти. — Уважай этот дом и своих близких.

— Похоже, я уважаю своих близких больше, чем мама, ведь она нас даже не упомянула. — Она помахала запиской и случайно ее выронила. Та лениво спланировала на ковер.

— Ваша мать, — сказал Монти и замолк; на его щеке дети увидели первую слезинку, упавшую за эти дни. Майкл выступил сильнее: откинувшись на диванные подушки, издал истошный вопль и захлебнулся сердитыми слезами.

— Ваша мать, — снова начал Монти, — была мне доброй женой, а вам прекрасной матерью. Но в конце жизни она тяжело болела — одному Богу известно, как она это вынесла. И перед нами, — он поднял записку с пола, — симптом ее болезни.

— Аминь! — сказала Амелия и прижалась к своему жениху.

— Амми, прошу тебя, — проворчал Майкл, отпихивая ее. Амелия уткнулась носом в его плечо.

— Зря я даже вам сказал, — Монти согнул листок пополам. — Эта записка не имеет никакого значения.

— Само собой, — раздраженно бросил Майкл, утираясь предусмотрительно поданным Амелией носовым платком. — Сожги и забудь.

Итак, слово было произнесено. В камине громко треснуло полено, казалось, огонь их подслушивал и теперь жаждал новой пищи. Виктория открыла рот, но промолчала.

— Верно, — сказал Монти и, скомкав записку в руке, кинул ее в пламя. — И все-таки надо пригласить ее на похороны. Миссис Белси.

— Зачем? — воскликнула Амелия. — Она противная. Тогда на вокзале эта гордячка посмотрела на меня, как на пустое место! Да она вообще растафарианка!

Монти нахмурился. Становилось очевидным, что Амелию нельзя назвать тишайшей из христианских дев.

— Амми права. Зачем? — сказал Майкл.

— Очевидно, ваша мать была до некоторой степени привязана к миссис Белси. Последние месяцы мы часто оставляли ее одну. — При этих более чем справедливых словах каждый уставился на первое попавшееся пятнышко на полу. — И она нашла себе подругу. Как бы мы ни относились к этой дружбе, мы должны ее уважать. Пригласим миссис Белси. Просто ради приличия. Договорились? К тому же, она, скорее всего, не придет.

Спустя несколько минут дети гуськом покидали кабинет, еще больше озадаченные вопросом, кем на самом деле была та, чей некролог появится наутро в «Тайме»: леди Кипе, обожаемая супруга сэра Монтегю Кипса, заботливая мать Виктории и Майкла, пассажирка «Виндраш» [75] , неустанная труженица на благо церкви, покровительница искусств?

2

Через замызганные стекла такси Белси наблюдали за тем, как Хэмпстед трансформируется в Вест-Хэмстед, Вест-Хэмстед — в Уиллсден. Чем дальше, тем больше граффити на железнодорожных мостах и меньше деревьев на улицах, зато больше полиэтиленовых пакетов в их ветвях. Все чаще мелькают заведения, торгующие жареными курами, — в Уиллсден-грине уже кажется, что каждая вторая вывеска имеет отношение к домашней птице. Над рельсами — записка гигантскими, попирающими смерть буквами: ЗВОНИЛА ТВОЯ МАМА. При других обстоятельствах это могло бы быть забавным.

75

«Эмпайер Виндраш» (The Empire Windrush) — название корабля, который 22 июня 1948 года привез на постоянное поселение в Великобританию 492 жителя Ямайки. Это событие положило активному переселению в Англию выходцев из бывших колоний.

— Мы в какую-то глушь забираемся, — отважилась высказаться Зора. В честь этой смерти она усвоила себе новый, тихий голос. — Мне казалось, они богатые. Разве нет?

— Здесь их дом, — просто сказал Джером. — Им здесь нравится. Они всегда здесь жили. Это люди без претензий. Что я давно стараюсь вам втолковать.

Говард постучал обручальным кольцом по толстому боковому стеклу.

— Не заблуждайся. Здесь попадаются очень даже солидные особнячки. Вдобавок, такие люди, как Монти, любят быть первым парнем на деревне.

— Говард, — Кики произнесла это таким тоном, что все молчали до самого конца пути — до Винчестер - лэйн.

Машина остановилась возле англиканской сельской церквушки, вырванной из привычной местности и очутившейся на городской окраине, — по крайней мере, так показалось младшим Белси. Здесь и вправду раньше была деревня. Всего сотню лет назад в этом приходе (сплошь овечьи пастбища да фруктовые сады) насчитывалось не более пяти сотен душ; эту землю крестьяне арендовали у Оксфордского университета, каковой до сих пор причисляет Уиллсден-грин к своим владениям. Так что это действительно была сельская церковь. Стоя на посыпанной гравием паперти, под голыми ветвями вишневого дерева, Говард почти видел вместо оживленной трассы загоны, ряды живой изгороди и обсаженные розами мощеные дорожки.