О любви и смерти (сборник)

– Знаешь что плохо? У меня всего один термос. И не очень большой.

– Зато у меня большой, – ухмыляется он. – Литровый. И уже полон до краев. И дюжина бутербродов с сыром. Что, как ты понимаешь, совершенно не помешает мне растрясти еще и твои закрома. В дороге на удивление хорошо жрется.

– Это объясняет твою страсть к путешествиям, – говорю я.

Вообще-то нашу общую страсть.

Мне не так уж часто удается занять пассажирское место. При этом Тома – единственный водитель, рядом с которым я могу расслабиться и наслаждаться поездкой вместо того, чтобы всю дорогу прикусывать язык, воздерживаясь от неуместных замечаний.

Еще и поэтому любая поездка с ним для меня – натурально праздник. Ехать бы так и ехать, до самого края земли. Откуда наверняка ходит какой-нибудь паром… Не знаю, куда. На то я и живой человек, чтобы не знать подобных вещей.

…– Сейчас будет самое главное. Центральный эпизод любого роуд-муви, – говорит Тома. – Кофе на заправке! Классика.

– У нас при себе два термоса, проглот, – смеюсь я.

– Правильно. Всего два, а не три, заметь. Они еще пригодятся мне ночью. И утром – тебе, при условии, что я что-то оставлю.

– А есть такой шанс?

– Еще бы. У меня, как известно, нет сердца, зато я трус. И вряд ли рискну оказаться наедине с чудовищем, в которое неизбежно прекращается всякий человек, лишенный порции утреннего кофе. Поэтому сейчас мы будем пить кофе на заправке. Чем он гаже, тем удачней сложится поездка, верная примета.

– Если верить твоей примете, нас ждет путешествие Синдбада, как минимум, – говорю я десять минут спустя, пробуя подозрительную серую пенистую жидкость, призванную имитировать капуччино. – Седьмое, например. Или в каком он заработал самые охренительные миллионы?

– Да вроде во всех понемножку, – Тома хмурит лоб, вспоминая. – Там алмазы, прилипшие к мясу, продаст, там собственную могилу ограбит… А в седьмом он как раз не столько зарабатывал, сколько летал, заполучив крылья. И правил волшебной страной. И сражался с змеями в иных мирах – как-то примерно так. Плохо на самом деле помню. Давно читал.

– Значит точно седьмое, – говорю я, оглядываясь по сторонам в поисках урны. – После таких помоев только и остается что сражаться со змеями. Надо же хоть на ком-то выместить зло.

– Допей, – серьезно говорит Тома. – А то примета не сработает. Мы же хотим, чтобы поездка сложилась удачно?

Даже и не знаю, хочу ли я хоть чего-нибудь – такой-то ценой. Но допиваю, куда деваться. Друг – это такой специальный полезный гад, ради которого практически ежедневно идешь на бессмысленные жертвы – просто чтобы поднять ему настроение. Например.

Мы едем на запад, тщетно пытаясь догнать неторопливое вроде бы солнце, жуем бутерброды и смотрим, как незаметно сгущаются сумерки. Летом в наших краях они долгие-долгие, даже не верится, что в какой-то момент действительно станет темно.

Но всякий раз становится, вот что удивительно.

– Чертов туман, – говорит Тома. – Вот же чертов туман!

– Где? А, да.

Туман клубится совсем низко над землей, в неглубоких оврагах по обеим сторонам дороги, густой, вызывающе белый, как будто кто-то невидимый варит манную кашу в двух бесконечно длинных параллельных котлах, которые несомненно однажды пересекутся, вернее, соединятся – в трех сантиметрах от носа невидимого и непостижимого едока.

А пока каша эта кипит и безуспешно пытается выплеснуться на теплый асфальт шоссе. Но из оврагов ей, похоже, не выбраться. Или?..

– Если оно на нас все-таки выползет, я обосрусь, – говорит Тома.

И я удивленно поднимаю бровь. Шутка так себе. Мягко говоря.

Тома пожимает плечами и сует в пасть оставшуюся половину большого бутерброда. Силен, конечно, мужик.

– Мне в детстве всегда казалось, что оно за мной охотится, – говорит он с набитым ртом. – Как будто хочет меня – вот лично меня, и никого иного – сожрать.

На самом деле, его речь звучит примерно как: «Мэ-уэвэ ыа аала фоо заой ооца». И так далее. Очень удобно: вроде бы все откровенно рассказал, а если кому непонятно, это уже не моя проблема.

Но мне все равно почему-то понятно.

– Тогда оно может и хотело, – говорю я. – А теперь поздно на тебя облизываться. Два метра, девяносто пять кило. Кто ж такой кусок осилит.

– С точки зрения обжоры это только к лучшему. Большой кусок всегда привлекательней малого.

– Зато твой вкус с тех пор наверняка испортился. Ты же теперь куришь. И пьешь черт знает что, включая так называемый кофе, которым торгуют на бензоколонках. И еще рядом с тобой я – тоже не подарок. Меня даже комары не кусают. И вообще мы сейчас в машине – как в скорлупе ореха. Хрен кто ее разгрызет.

– Ты не поверишь, – говорит Тома. – Но именно этим я в детстве и утешался. Автомобилем-скорлупой и еще тем, что рядом отец, явно очень горький от своих папирос.

– Тогда закуривай. И мне тоже дай.

– Ты же никогда не куришь в машине.

– Не курю. Но на то и правила, чтобы иногда их нарушать.

Это нелепо, но мы оба закуриваем, и туман начинает медленно отползать от шоссе в сторону полей.

Это, повторяю, нелепо.

И, конечно, очень смешно.

…– Так уже однажды было, – говорит Тома. – Я к подружке на дачу ехал, вот как сейчас, в конце июля, в сумерках. Дорога узкая, грунтовка, быстро захочешь, а не поедешь. И этот чертов туман с обеих сторон. Я сперва ржал над собой, а потом уже не ржал – когда туман к лобовому стеклу стал подбираться. Но закурил, и все как рукой сняло. Нормально доехал. Даже рассказывать никому не стал. Да и что тут расскажешь.

– В следующий раз рассказывай, – говорю я. – Мне. Я и так знаю, что ты псих. И совершенно не делаю из этого трагедии.

– Ладно, – легко соглашается Тома. – В следующий раз расскажу.

Из немногочисленных моих талантов самым ценным, безусловно, является умение спать сидя. Не просто клевать носом, ежеминутно вздрагивая на границе между явью и сном, не дремать, непрерывно ерзая в поисках удобной позы, а натурально спать, крепко и сладко, куда бы меня ни везли. И прекрасно себя чувствовать на следующий день.

Поэтому я откидываю спинку сидения и закрываю глаза. И снова открываю – мир вокруг сейчас такой синий-синий, удивительный цвет, жалко перестать на него смотреть.

– Если опять туман или злые волки выйдут из лесной чащи, или летучие мыши атакуют наш луноход, закуривай, не стесняйся, – говорю я Томе. – И музыку включай, если что, ты меня знаешь, я ухом не поведу.

– Еще скажи про бутерброды, – ухмыляется Тома.

– В смысле «если проголодаешься, можешь все сожрать»? В принципе, можешь, конечно. Кто ж тебе запретит. А все-таки попробуй пробудить в себе сострадание и оставить мне парочку. Хрен знает, найдем ли мы что-нибудь съедобное в Гданьске в пять утра. А Янкин холодильник небось забит кошачьим кормом и мятой с огорода – в самом лучшем случае. Знаю я ее.