О маленьких рыбаках и больших рыбах

Словом, что называется, хлопот у нас с Федей был полон рот, и мы не замечали, как и дни летели. Зато наше хозяйство увеличилось. Появилась банка, в которой сидел солидный крупный, как будто весь облитый черным блестящим лаком жук-водолюб. Несмотря на свою величину и страшный вид, это был спокойный, смирный жук. По целым дням он грыз листочки водяных растений, охотно ел и капустные листья и даже булку.

В другой банке на подводных стеблях растений сидело несколько ранатр, очень странных насекомых, до смешного похожих на обломки гнилых прутиков. Несколько крохотных карасиков деловито копались в тине на дне третьей банки.

Бывали в жизни наших воспитанников и крупные события. Жук-водолюб начал вдруг строить и выстроил плавучее гнездо для своих яиц, и через пятнадцать дней из них появились личинки, которые несколько раз линяли и быстро росли на наших глазах. В другой раз нам удалось наблюдать, как из личинки (куколки) стрекозы выходит взрослая стрекоза…

Все это было так интересно и увлекательно, что мы с Федей ни о чем другом и не думали. Даже об ужении, которое совсем недавно было нашим любимым занятием, мы не вспоминали.

Однако случай заставил нас и о нем вспомнить.

Рыбий праздник

I

Однажды утром мы с Федей только что собрались в очередной поход за кормом для наших животных. Вдруг слышу, мама в передней с кем-то громко поздоровалась и разговаривает. Меня любопытство разобрало — кто бы это, думаю, мог быть к нам так рано. Выбежал я в переднюю, смотрю и глазам своим не верю — Екатерина Васильевна, а с ней сам Шурка…

Шурка был мой товарищ. Мы в эту зиму учились с ним вместе, в одном классе. А Екатерина Васильевна была его мать, жена капитана Бутузова, — наша старая знакомая. Летом они жили не в городе, а в селе Людце на реке Сне. Я бывал у них в Людце и очень хорошо время провел — много удил, окуней больших наловил, щуку поймал…

Доброе худое лицо Екатерины Васильевны, с длинным носом и впалыми щеками, было озабочено больше, чем всегда. Да и Шурка был не такой, каким я привык его видеть летом. Хоть и загорел по-летнему до черноты, но в нем совсем не видно было его обычной уверенности, а наоборот, — что-то болезненное и жалобное заметил я на лице его… Его левая рука была на перевязи и вся кисть обмотана повязкой.

Слышу, Екатерина Васильевна говорит маме:

— Еле-еле вытащила сарданапала своего в город. Ни за что не хотел ехать, пока метлица не выпадет. А того не понимает, что рука может пропасть. По ночам от боли не спит.

— Конечно, конечно, милая Екатерина Васильевна, вам надо сейчас же его в больницу. С таким нарывом на руке шутки плохие!

— Сейчас и пойдем! Да ведь какой сарданапал, не поверите, — просится сегодня же и обратно ехать. Метлицу, видите ли, боится пропустить.

— Ну, это уж как доктор вам скажет… Пойдемте, напейтесь с дороги чаю да и идите.

— Нет, мы и чаю не будем пить. Спасибо. На пароходе, пока ехали, напились. Мы уж пойдем.

Екатерина Васильевна сложила тут же в передней на столике свои вещи — узелок, корзинку, зонтик, пообещала, что после больницы зайдет к нам, и ушла вместе с Шуркой.

Так мы с ним не успели и словом перекинуться, а только поглядели издали друг на друга.

Я спросил у мамы, что с Шуркой. Она мне сказала, что Шурка намял себе веслом ладонь до пузыря, потом пузырь лопнул, а Шурка, должно быть, загрязнил ссадину, и теперь у него нарыв, вся рука распухла. Вероятно, в больнице резать будут. Я пожалел своего приятеля.

Мама ушла на службу, а мы с Федей — на берег Ярбы. Идем, а я все думаю, что это за «метлица» такая, которой Шурка дождаться хотел, и откуда она «выпадает».

Ну, ладно, думаю, спрошу у Шурки, как придет.

Наловили мы с Федей мотылей, выкупались, вернулись домой. Только накормили своих питомцев, как Екатерина Васильевна и Шурка уже возвратились.

Шурку я сейчас же к себе в комнату привел. Рука у него вся была забинтована марлей, но вид у Шурки уже бодрый и уверенный, как всегда.

Спрашиваю у него, что сделали ему с рукой в больнице.

— Разрезали, — говорит. — Глубоко! Очень больно было. А теперь ничего. Да, вот, не позволяют сегодня домой ехать. Завтра велят на перевязку прийти. А мне как надо домой!

— Зачем тебе?

— Да ведь не сегодня-завтра метлица выпадет. Мы уже караулим ее по ночам.

— А что это за метлица?

— Неужто не знаешь? А еще рыбак!

— Не знаю. От тебя первого сегодня услышал.

— Ну, бабочки такие, с тремя хвостиками. Крупные. Они на утренней заре над рекой летают. Полетают, полетают и падают в воду. Их много бывает. Тучи целые.

— Ну и что же?

— Ну и ничего! — уже с некоторым нетерпением сказал Шурка. — Собираем их, да на них рыбу удим. На метлицу хорошая рыба берет — язи крупные, подуст, стерлядь.

— А караулить-то зачем ее надо?

— Так ведь как же не караулить? Ведь она, если хорошая погода стоит, вот как теперь, вся в один день и выпадет, а больше ее и нет за все лето.

— А как же вы узнаете, когда надо ее караулить?

— Она каждый год около одного и того же времени выпадает. Дней за восемь, за десять до Петрова дня [14] .

Я сделал про себя расчет и говорю:

— Значит, она как раз сегодня или завтра должна выпасть. Интересно!

14

То есть до 29 июня по старому стилю.

— Очень интересно. Рыба-то что делает, когда метлица падать начнет! Вся наверх поднимается и жрет. До того нажрется, что потом недели на две и клевать перестанет. Вот поедем завтра со мной в Людец, может быть, как раз угадаем на метлицу, если она сегодня не выпадет. Мы будем ее караулить возле будки Якова Иваныча.

Яков Иванович был бакенщик. Он жил в двух-трех верстах от Людца, на другом берегу Сны и присматривал за бакенами. Я бывал и у него.

Очень мне захотелось съездить в Людец — и на метлицу посмотреть, и поудить на нее интересно, и Якова Ивановича повидать хорошо бы, да и вообще в Людце хорошо. Только как же я уеду? А зверушки? Федя их кормить будет? А я, значит, без Феди… Нехорошо. Ему бы тоже интересно было. Он хотя и молчал, пока мы с Шуркой разговаривали, а слушал с интересом. Я уж его знаю, — он даже покраснел слегка. Как же быть? Думаю так и говорю Шурке:

— Не знаю… Мама отпустит ли. Да и… — и замолчал в нерешительности.

А Шурка говорит:

— Просись. Вера Александровна отпустит.

Я ничего не сказал ему на это, а сам все думаю, как же быть. А Шурка спрашивает:

— А это у тебя что же такое тут настроено? — и показывает на наши банки.

Я ему рассказал, чем мы с Федей заняты, а самому интересно стало, как Шурка отнесется к нашему новому занятию.

Шурка выслушал меня и говорит пренебрежительно: