О, мой бомж

Кот был поистине жуткий, с бандитской рожей. Со снисходительным превосходством он поглядывал на меня.

Я присел рядом с ним.

– Филипп, я Виктор Степанович. На тебя поступила жалоба.

Данька стоял в стороне и довольно кивал.

– Ты обижаешь Даню, кусаешь его. Кричишь на Екатерину. Настоящие мужчины так себя не ведут.

Филипп косил на меня текущим желтым глазом, и ему было совершенно насрать на то, что я говорю.

– Если ты и дальше будешь продолжать так себя вести, я приеду и отшлепаю тебя.

– По пушистой жопе, - подсказал Даня.

– По пушистой жопе, - согласился я.

Я бы еще и Катю отшлепал, за то, что поставила меня в такую неловкую ситуацию. Подумать только, я читаю нотации коту. Коту!

– Вы ему не нравитесь, - негромко, но твердо проговорила Катя. – Перестаньте издеваться над животным.

– Зато мне дядя нлавится! – вступился за меня Даня. – Пошли иглать! Филипп все понял. Он больше не будет.

Сомневаюсь, что это мерзотный кот станет вести себя после моего внушения лучше, но провести время с сыном для меня было гораздо важнее, чем проводить меры воспитательного характера.

Данька схватил меня за руку и потащил в Катину спальню, забыв о грузовике.

Катя попыталась протестовать:

– Сынок, дядя – серьезный человек, он не станет с тобой играть.

Но мы ее дружно проигнорировали.

В небольшой спальне все было чистенько и аккуратно. Двухспалку Катя сдвинула к окну, чтобы освободить место для детской кроватки. У стены стеллаж с игрушками и книжками. Есть маленький детский столик. На нем раскрытая раскраска с замулеванной оранжевым карандашом страницей. Видимо, Данька тот еще Пикассо.

Рядом со стеллажом огромный подъемный кран. Очень реалистичный, из металла. Видно, очень дорогой.Теперь, когда я знаю, кто Данькин отец, становится ясно, что покупает она ему игрушки сама. А говорит, что отец купил, чтоб ребенок не чувствовал себя брошенным.

Сердце щемит грусть.

Да уж… Как-то все неправильно у нас вышло.

– Тебе понлавился клан? – теребит меня за рукав Даня.

– Да, очень. Крутой кран.

– Будем им иглать? Сначала ты немножко, а потом я.

– Из тех блоков, что я купил, можно дом построить, - сообщил я.

– Щас, - Даня вылетел в коридор и вернулся с грузовиком. Правда, из спальни он выходил, а возвращался ползком, толкая перед собой груженый самосвал.

– Ну что, давай, смотри, блоки можно подцепить к крюку и поднять. Я подцеплю, а ты поднимай.

Даня соглашается со мной. И вот мы уже в четыре руки возводим дом.

– Кого поселим туда? – спросил я, когда работа была закончена.

– Мишку! – радостно воскликнул Данька и притащил мне плюшевого медвежонка.

– Нам нужен кто-то немножко поменьше, - вынес я вердикт, иначе эта годзилла игрушечного мира сведет все наши труды на нет.

– Понял, - кивнул Данька и притащил коробку с игрушками из киндера.

– Вот, другое дело, - я поднял голову и увидел Катю в дверном проеме. Она стояла в дверном проеме и смотрела на нас. В ее взгляде читалась такая явная тоска, что мне стало не по себе. Я не знаю, сколько она там стояла и что видела - слишком увлекся строительством.

Но мне показалось, что стоит она довольно давно.

Больнее всего мне было от того, что смотрела она на меня не как на чудаковатого начальника, решившего вспомнить детство, а как иллюстрацию счастливой семьи, которая у нее могла бы быть.

– Иди сюда, - позвал ее охрипшим голосом.

Она покачала головой.

– Да, мама! Иди сюда! Давай иглать! Ты мне обещала, что поиглаешь со мной, если я доклашу лисунок. Сама говолишь, что если обещаешь, надо исполнять.

– А ведь он прав, - вставил я. – И мы тут сами не справимся. Нам надо расселить жильцов. А их много, и все с характером.

Катя вздохнула и присоединилась к нам.

И мы сидели втроем, перебирая на ковре крошечные фигурки и решая, кого куда заселим.

На миг я обманулся. Мне показалось – вот она, моя семья. Я бы хотел такую семью. Даже нет. Я бы хотел именно эту семью.

В какой-то момент мы с Катей потянулись за одной фигуркой. Наши пальцы соприкоснулись. Катя смутилась, заправила за ухо выбившуюся прядь волос.

Она выглядела совсем не так, как на работе. Она казалась, милой, беззащитной, нежной. Я опять

завис, не в силах отвести от нее взгляд, сжимая в кулаке доставшегося мне голубого бегемотика.

И она смотрела на меня не как на начальника. Она смотрела на меня как на мужчину. Будто впервые меня увидела.

– Пойду сделаю чай, - она мотнула головой, избавляясь от наваждения, и поднялась с пола.

Я проводил ее долгим взглядом.

Минут через десять она позвала нас.

– Ну мы же не доиглали, - заканючил Даня.

– Сейчас попьем чай с пирожными и доиграем, - подмигнул ему. – У настоящих строителей тоже бывает перерыв. Откуда у них возьмутся силы, чтобы строить дома, если они не будут есть.

Даня вскочил и побежал на кухню.

– Мам, я быстло поем и снова иглать пойду, - донесся до меня его голосок.

– Руки вымой сначала.

Дождавшись пока Данька выйдет, я вошел в ванную. Здесь мало что изменилось с тех пор. Будто и не было тех четырех лет. Будто я, проснувшись тем рождественским утром, принял решение остаться здесь навсегда.

С кухни пахло чем-то вкусным. Вроде бы блинами. Катя одними пирожными ограничиваться не стала. И хорошо. Есть хотелось безумно. Я ведь полетел сюда, даже кофе не выпив.

Я поймал себя на мысли, что этот дом выглядит, как крошечный мирок матери и ребенка. И пьянки, гулянки, мужики, прячущиеся в шкафах и под кроватью, не вписывались в эту картину.

Вытерев руки пушистым полотенцем, я вышел из ванной, предвкушая вкусный завтрак или уже обед.

И тут в дверь позвонили.

– Виктор Степанович, откройте, пожалуйста, - крикнула Катя. – Я не могу отойти от плиты.

Недовольный тем, что кого-то принесла нелегкая, я подошел к двери и, повернув завертку, резко отворил ее.

За порогом стоял старый дед. В одной руке он держал авоську с апельсинами, в другой – газету со сканвордами.

– О, а у нас гости, - удивленно крякнул он.