О, Путник!

— ПОЭТ, вы здесь?! — заорал я, теперь уже по своей собственной воле поднимая дрожащего от возбуждения коня на дыбы.

— Сир, — конечно же, здесь! Я в экстазе! Какое великолепное зрелище, я не отрываюсь от пера!

— Молодец, бесстрашный вы наш! Я же обещал вам достаточно материала для Летописи и Поэмы! Ловите миг великого восторга! В нём весь смысл бытия! — Ловлю, Сир!!!

— ШЕВАЛЬЕ! Конницу пока держать, всем стоять, ждать моей команды! — заорал я.

До пиратов, по-прежнему успешно выкашиваемых нашими стрелками, оставалось уже пол сотни шагов. Я мощно послал коня вперёд, выхватив из ножен ЭКСКАЛИБУР. Ветер засвистел в ушах, запутался в плаще, потерялся и недовольно загудел в доспехах от Мастеров Первой Горы, в которые я был на этот раз облачён. Расстояние межу мною и пиратами стало стремительно сокращаться. Последняя туча стрел моих лучников поразила ещё пару сотен морских разбойников.

— ЗВЕРЬ!!!

Мой верный Пёс материализовался из пустоты в двадцати шагах впереди меня. Огромная чёрная глыба на мгновение словно бы застыла в гигантском прыжке. Раздался жуткий и ужасный вой, который сотряс пространство и заставил воздух мелко и мерзко завибрировать. Потом ЗВЕРЬ, как мистическая и фантастическая торпеда, врезался в самую гущу конной лавы. Мой конь, словно чувствуя нечеловеческую и всесокрушающую силу своего седока, дико и безумно заржал и бесстрашно последовал вслед за ЗВЕРЕМ. Своей бронированной грудью Жеребец, словно огромным ядром, мощно пробил несколько рядов людей и лошадей, оставив в них весьма заметную прореху.

С этого момента времени конное войско врага, по сути, перестало существовать, как единое целое. Началось дикое столпотворение. ЗВЕРЬ страшно завыл ещё раз. Воздух завибрировал и сгустился, первобытный и всепоглощающий ужас опустился на поле брани. Кони врага вышли из-под подчинения своим седокам. Кругом воцарился полный хаос.

Пёс, то, исчезая, то, появляясь вновь, безжалостно уничтожал всё на своём пути. Он сбивал грудью лошадей, отрывал им и их всадникам головы, руки и ноги, вспарывал животы. Зверь оставлял за собой страшные, с каждым разом всё медленнее и медленнее зарастающие кровавые прогалины в тех местах, где побывал. Он несколько раз пропадал из моего поля зрения, и я видел только яростно копошащихся вокруг него и над ним пиратов, которые пытались задавить его массой, но это у них не получалось. В какой-то момент ЗВЕРЬ снова страшно завыл, внося новую порцию хаоса и паники в ряды врага. Он продолжал рвать, перемалывать, крушить, разгрызать. Он то исчезал в одном месте, то совершенно неожиданно появлялся в другом. Всё поле окрасилось кровью, покрылось внутренностями людей и животных.

Я бесстрашно мчался на своём взбесившемся Горном Жеребце, как Ангел Апокалипсиса, то, ускоряясь, то, выходя из этого состояния, безжалостно расчищая от врагов дорогу свою. Славный ЭКСКАЛИБУР со свистом разрезал воздух во всех его направлениях, с лёгкостью рассекал доспехи, крушил и разрезал плоть, отделял головы, руки и ноги от тел, отражал многочисленные ответные удары. Мои доспехи гудели и звенели, они были полностью покрыты кровью, слизью и какими-то непонятными и мерзкими ошмётками.

Сабли противника сначала со всех сторон мощно и более-менее слаженно обрушивались на меня, но потом их безнадёжные удары становились всё реже и реже по мере нарастания хаоса. Вперёд, Бессмертный, вперёд!

Пираты, в большинстве своём лишившиеся лошадей, стали пятиться назад, обречённо и бестолково отступать. Их сопротивление очень значительно ослабло. Неразбериха и столпотворение по-прежнему царствовали повсюду. Ну, что же, дело почти сделано! Осталось его доделать. Я послал телепатическую команду ЗВЕРЮ. Он принял её мгновенно и отреагировал так, как я ему и приказал: оставил поле боя, понёсся прочь в степь и растаял в воздухе на бегу, пыхнув в воздух струёй пара. Я развернул коня и поскакал к нашему лагерю, где стояли шеренги пешей Гвардии и тяжело вооружённых всадников.

— Лучники, залп, залп! Конница, вперёд, вперёд! — заорал я и вдруг совершенно непроизвольно для себя почувствовал опасность, исходящую откуда-то сзади.

Я мгновенно ускорился, нырнул влево, но было уже поздно. Я ощутил резкую боль в спине. Стрелы! Опять эти проклятые стрелы, причём явно не пиратские! Им мои доспехи не пробить ни за какие коврижки. Кто же это никак не успокоится, чёрт возьми!? Кому это так неймётся?! Снова кто-то меня в очередной раз достал! Да что же это такое! Сколько можно, вот так, сзади, в спину!

Надо мною трижды просвистел рой наших стрел, а потом мимо меня, обтекая моего коня со всех сторон, сверкая тяжёлыми доспехами, с торжествующими и победными воплями, выставив копья и подняв мечи, пронеслись наши всадники. Впереди них скакали ШЕВАЛЬЕ и СОТНИК, что-то безумно крича.

Я почувствовал, как по холодеющей спине заструилась горячая кровь, стал слабеть, попытался сконцентрироваться, собраться с мыслями и силами, но это у меня не получилось. Сквозь мутную пелену затухающего сознания я увидел, как мимо меня на врага бегут Гвардейцы. Их рты были открыты в едином, мощном и безумном крике, которого я уже не слышал. Потом в сером, грязно-мутном, расплывающемся и растекающемся вокруг пространстве, вдруг проявилось встревоженное лицо Второго Шевалье. Теряя сознание, я зашатался в седле и вывалился из него Командиру Гвардии прямо в руки.

Аллилуйя, Бессмертному, Аллилуйя!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сейчас даже я, Отринувший чувства земные, Изведал печаль. Бекас взлетел над болотом… Тёмный осенний вечер.

Очнулся или проснулся я среди ночи, где, — сразу не понял. Большая просторная комната, широкая кровать, канделябр на массивном, но не лишённом изящества, столе. В полуоткрытое мозаичное окно прохладно и решительно струится бродяга осенний ветер. Он колеблет пламя свечей, безнадёжно пытаясь переплести их между собой и погасить, но это у него никак не получается. Ветер сердится, злится, нервничает, дует всё сильнее, но у него всё равно ничего не выходит, и он на время утихает, задумчиво и устало любуется остатками хаотичного движения света под высоким, грубым и мрачным каменным потолком.

— Ваше Величество, как Вы себя чувствуете? — раздался рядом со мною мягкий и почтительный голос.

Принадлежал он полной и довольно пожилой даме, очевидно, сиделке, которая неслышно и быстро подошла к моей кровати.

— Выпейте вот это, — она протянула мне грубую глиняную кружку с какой-то бурой и довольно неприятно пахнущей жидкостью.

Я подозрительно поморщился. Рядом со мною из полутьмы неожиданно возник ПОЭТ.

— Пейте, пейте, Сир, — весело произнёс он. — Все порошки, настойки и вообще всё, что даётся Вам, сначала пробует эта лекарша, а потом один из Гвардейцев. Хотя, я считаю, что данные меры предосторожности по отношению к Вам по понятным причинам совершенно излишни.

Я осторожно отпил жидкость из кружки, ощущая губами её неровные и шершавые края. Снадобье было совершенно отвратительным на вкус, пахло чем-то крайне неприятным, резким, но я, сопровождаемый просительно-укоризненным взглядом сиделки, всё-таки допил его до конца. Ух, какая, однако, гадость!

А ведь самое интересное заключается в том, что почему-то именно почти всё неприятное, невкусное, безвкусное и неудобоваримое в этом мире приносит нам наибольшую пользу! Сие умозаключение относится и к лекарствам. А что говорить о процедурах!? Именно самые отвратительные из них и оказывают самое полезное воздействие на процесс лечения организма. Давний и загадочный парадокс!

А женщины!? Порой, не самые красивые из них становятся, как ни странно, нашими избранницами! Как там… «Пусть завидуют навек красавицы тем единственным на свете женщинам, которых любим мы!». Откуда возникли в моей голове эти строки? Не понятно… Вернее всё абсолютно ясно. Откуда, откуда… О, сколько ещё всякого интересного и неожиданного хранит моя память в своих потаённых кладовых, ключи от замков которых, увы, безвозвратно потеряны! Ну, ничего, ничего! Имеются у нас в запасе и отмычки, и ломы, и кувалды!