О русской истории и культуре

Веселость и шутливость этой октавы тоже, так сказать, святочны. На святках позволялось очень многое. Во–первых, это все же игра, а играющие люди не подлежат суду. Во–вторых, по народно–православным представлениям, в календаре бывают дни, когда грехи как бы не вменяются. Главные из таких дней — Богоявление и Рождество. В эти (и только эти) дни даже грешников в аду не мучают; черти устраивают им что–то вроде каникул.

Итак, в дворянском окружении, особенно столичном и светском, Пушкин и его герои являются религиозно–равнодушными и нецерковными. В простонародной среде, в мещанской и крестьянской, они преображаются и выглядят вполне православными. Из этого ясно, что предметом анализа должно стать сословие священнослужителей, его статус, его взаимоотношения с другими сословиями, прежде всего с дворянством.

ЛИТЕРАТУРА

Абрамович. Абрамович С. Л, Пушкин в 1836 году: (Предыстория последней дуэли). Л., 1984.

Герцен. Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956.

Даль. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955.

Лащенков, Станевич. Лащенков П. Е., Станевич И. // Сб. Харьковского ист. — филол. о-ва. 1897. Т. 9.

Лермонтовская энциклопедия. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.

Милюков. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. 5–е изд. Пг., 1916. Ч. 2.

Надеждин. Надеждин А. История С. — Петербургской православной духовной семинарии. 1801–1884. СПб., 1885.

Николай Михайлович. Николай Михайлович, вел, кн. Переписка императора Александра I с сестрой, вел. кн. Екатериной Павловной. СПб., 1910. Приложение 5.

Новиков. Новиков Ив. Похождения Ивана Гостинного сына и другие повести и сказки. СПб., 1785. Ч. 1.

Понырко. Понырко Н. В. Святочный смех // Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

ПСЗак. Полное собрание законов Российской Империи. СПб., 1830. Т. 2 (1676–1698). №1101.

Пушкин. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М, 1937— 1959.

Скатов. Скатов Н. Н. Русский гений. М, 1988.

Флоренский. Флоренский П. А. О суеверии // Символ. Париж, 1988. Декабрь. №20.

Флоровский. Флоровский Г. В. Пути русского богословия. 3–е изд. Париж, 1983.

Фомичев. Фомичев С. А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л., 1986.

Чистович. Чистович И. А. История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899.

Щеголев. Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследования и материалы. М., 1987.

РУССКИЙ ПОЭТ, ИЛИ МИРСКАЯ СВЯТОСТЬ КАК РЕЛИГИОЗНОКУЛЬТУРНАЯ ПРОБЛЕМА

Поэт (независимо от того, пишет он стихами или прозой) — вечная русская проблема. Нигде так не мучают поэтов при жизни и так не чтут после смерти, как в России. Мы прибегаем к ним с сегодняшними заботами, уповая на помощь Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого — людей, которые давно скончались и у которых была другая жизнь и другой опыт. Ясно, что мы числим их не по разряду истории, но по разряду вечности. «У мертвого лет не бывает», — сказал Достоевский, который в уповании на поэтов всецело нам подобен (вспомним его Пушкинскую речь). На рациональном Западе — и католическом, и протестантском — сейчас дела обстоят иначе. При всем уважении к Руссо, Шекспиру, Гете французы, англичане, немцы не станут отягощать их насущными своими вопросами.

Попробуем в этой русской особенности разобраться.

Обстоятельства дуэли Пушкина с Дантесом (самого поединка, а не его предыстории) известны до мельчайших подробностей, однако народное мнение с этим не согласно. Народ подозревает, что от него утаено нечто крайне важное, народ тщится снять покров с тайны, кажущейся ему роковой.

Не желая смириться с тем, что Пушкин пал в равноправном поединке, народ ищет доказательства убийства. Не дуэлянт ему нужен, а мученик, святой. Прижизненные его грехи мученику как бы не вменяются, ибо по православному (и католическому) канону все грешны, все без исключения, — святые праотцы, пророки, апостолы, равноапостольные, святители, отцы и учители Церкви, великомученики и священномученики, страстотерпцы и исповедники, преподобные, плотоубийцы, скитальцы, верижники, столпники, юродивые и блаженные, великопостники, бессребреники, затворники и молчальники… — все вообще угодники Божии. Один Иисус Христос, обладавший полнотою Божеской и полнотою человеческой, — без греха.

Наши предки говаривали: «Праведным посылает Бог грешных смерть, а грешным — праведных смерть». Эту пословицу можно было бы и к Пушкину применить, если, конечно, смотреть на вещи с позиции здравого смысла. По–христиански, дуэль — дело богопротивное, потому что дуэлянт — убийца и самоубийца (независимо от того, уцелел он или нет). Однако нации чрезвычайно хотелось обелить Пушкина, и она кончину его оценила как сугубо, дважды праведную. Это мучение, гибель от рук палачей — «свободы, гения и славы палачей», как сформулировал Лермонтов. Это и «успение», которое описал Жуковский, всматривавшийся в лицо усопшего друга:

…Какою–то мыслью, глубокой, высокою мыслью Было объято оно, мнилося мне, что ему В этот миг предстояло как будто какое виденье, Что–то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?

Предсмертное видение часто описывается в Житиях святых. Умирающий кого–то видит, с кем–то беседует — и преображается, как преобразился Пушкин: «В жизни такого мы не видали на этом лице…»

Пристальное, даже болезненное внимание к смерти поэтов — нечто вроде русской культурной привычки. Показательны, например, вспышки неверия в самоубийства Есенина и Маяковского, хотя, казалось бы, для XX в. это дело обыкновенное. И Мандельштам в Чердыни бросался из окна, и Цветаева на себя руки наложила… Откуда же сомнения? Все оттуда, оттуда — от подспудного желания обелить поэтов. Ибо самоубийца заведомо губит душу, для него уготована вечная мука в преисподней. Впрочем, Господне милосердие безгранично, и в русском месяцеслове есть один святой–самоубийца. Это северный подвижник Кирилл Вельский. Не стерпев воеводских притеснений, он принародно, на глазах потрясенного мучителя, утопился.

Старообрядчество чтит сотни и тысячи предавших себя огненной смерти. Вот стихотворный пример из «Винограда Российского», сочиненного на Выгу старообрядческого мартиролога:

Тако отец Варлаам огнем испечеся И яко хлеб сладчайший Богу принесеся…

Старообрядцы, точнее, часть из них оправдывают добровольно скончавшихся в гарях: в никонианском мире иссякла благодать, им ничего не оставалось, кроме как покинуть его, принести себя в жертву Христу. Но это — чрезвычайная ситуация, это одна из самых мощных за всю нашу историю вспышек национального пессимизма, перешедшего в эсхатологическое отчаяние. А чем оправдать Кирилла Вельского, наложившего на себя руки задолго до раскола? Если исходить из буквы Православия — нечем, если же из духа его — любовью, по–русски жалостью. Блаженный Кирилл — раннее воплощение того типа, который литературно канонизован в «несчастненьких» Достоевского. Мы жалеем Кирилла Вельского, читая житие, как жалеем художника Пискарева из «Невского проспекта», как жалеем Марину Ивановну Цветаеву. Она была верующая, знала, на что шла, но она безмерно страдала, и кто бросит в нее камень? Что до Есенина и Маяковского, они были сравнительно благополучны, им недостало терпения, их вина очевидна, оттого и хочется их «оправдать».

* * *

Впрочем, вернемся на грешную землю и попытаемся сделать обзор писательских типов. Древняя наша словесность большей частью анонимна. Ее история — история «памятников», т. е. текстов и книг и в гораздо меньшей степени творцов. Писатели «самоустраняются» из своих сочинений, потому что боятся «самосмышления», боятся впасть в гордыню, первый из семи грехов смертных. Они страшатся личной точки зрения. Их цель — выразить общее, земское, соборное мнение.

Культ соборности — характернейшая черта великорусского Православия. Следствия этого культа многообразны, они и сейчас дают о себе знать, притом с большой силой, они — и во благо, и во зло. Из знаменитой триады «свобода, равенство и братство» Русь превыше всего ценила второй и третий члены — и с подозрением относилась к свободе, воле. «Вольному воля, а спасенному рай». Это пословица, это глас народа, самооценка и установка, мировоззренческая и поведенческая. Свобода трактуется как некая пустота и бездна (а в бездне пребывает дьявол), а на нынешнем жаргоне «беспредел», как непричастность христианской полноте, искажение благообразия и благочиния. Если свобода не умеряется слезами, молитвой, покаянием, т. е. смирением и страхом Божиим, — она порождает зло. О том, что эта национальная подозрительность обоснованна, свидетельствует чрезвычайная затрудненность перехода к эпохе личностей (такой переход — в специфических, конечно, формах — закономерен для всей Европы, его знаки — Ренессанс и Реформация). В XVI в. наступила осень русского средневековья. Началось размножение личностей — и на вершине социальной пирамиды, и у ее подножия. Многие из них суетятся и дергаются, будто в них вселился бес (чего, впрочем, исключить нельзя).