О современном лиризме

Помните «Собаку седого короля», эту великолепную собаку:

Ну вот живу я паки,Но тошен белый свет:Во мне душа собаки,Чутья же вовсе нет.(«Пламенный круг», с. 25)

Вы думаете, чутья же вовсе нет — это тоже аллегория? Ничуть не бывало. Лирический Сологуб любит принюхиваться, и это не каприз его, и не идиосинкразия — это глубже связано с его болезненным желанием верить в переселение душ. Сологубу подлинно, органически чужда непосредственность, которая была в нем когда-то, была не в нем — Сологубе, а в нем — собаке. И как дивно обогатилась наша лирика благодаря этому кошмару юродивого:

Высока луна господня.Тяжко мне.Истомилась я сегодняВ тишине.Ни одна вокруг не лаетИз подруг.Скучно, страшно замираетВсе вокруг.В ясных улицах так пусто,Так мертво.Не слыхать шагов, ни хруста,Ничего.Землю нюхая в тревоге,Жду я бед.Слабо пахнет по дорогеЧей-то след. Никого нигде не будитБыстрый шаг.Жданный путник, кто ж он будет,Друг иль враг?Под холодною луноюЯ одна.Нет, невмочь мне, — я завоюУ окна.Высока луна господня,Высока.Грусть томит меня сегодняИ тоска.Просыпайтесь, нарушайтеТишину.Сестры, сестры! войте, лайтеНа луну! [82]

82

Высока луна господня… — Пк, с. 27–28.

Я не потому выписал здесь это стихотворение, что оно должно сделаться классическим, — что Геката [83] всегда будет и будет всегда женщиной; — что меня и в этом не только уверила, но доказала мне это данная пьеса. Нет, я выписал стихи — как комментарий к первым — «отчего и когда мы голосим» и «зачем и по какому праву мы — поэты». Здесь все ответы.

Я сказал также, что Сологуб принюхивается: да, — и точно начало иных поэм в запахах для него

Порой повеет запах странный,Его причины не понять,Давно померкший, день туманныйПереживается опять. [84] и т. д. (ibid., с, 34)

83

Геката — богиня ночных чар, обладающая даром вызывать души мертвых из подземного царства. Рыскала ночью по дорогам в образе собаки.

84

«Порой повеет запах странный…» — начало стихотворения.

Но никнут гробы в тьме всесильной,Своих покойников храня,И воздымают смрад могильныйВ святыню праздничного дня. [85] (с. 68)Дышу дыханьем ранних рос,Зарею ландышей невинных;Вдыхаю влажный запах длинныхРусалочьих волос. [86] (с. 111)И влажным запахом пустыннымРусалкиных волос.(с. 112)

85

Но никнут гробы в тьме всесильной… — «В день воскресения Христова…»

86

Дышу дыханьем ранних рос… — начало того же стихотворения.

Я, конечно, пропускаю все строки об ароматах — где скучно было бы отличать элементы псевдолирического, риторики, или просто-напросто клише от подлинного, нового, нутряного лиризма. Я говорю только о запахе, о нюханье, т. е. о болезненной тоске человека, который осмыслил в себе бывшего зверя и хочет и боится им быть, и знает, что не может не быть. После всего сказанного вы не ждете, конечно, что я займусь еще подыскиванием для нашей кардинальной пьесы

Мы плененные звери

каких-нибудь аллегорий.

Хотите — пусть это будут люди, хотите — поэты, хотите — мы перед революцией. Для меня это просто звери, и выстраданные звери.

Я говорил выше о философичности Сологуба и о невозможности для него быть непосредственным, но читатель не заподозрит меня, я думаю, в том, чтобы я хотел навязать его поэтической индивидуальности рассудочность, интеллектуальность.

Напротив, Сологуб эмоционален, даже более — он сенсуален, только его сенсуальность осложнена и как бы даже пригнетена его мистической мечтой самая мечта его лирики преступна: это Иокаста, оплодотворенная ею же рожденным Эдипом.

Любовь Сологуба похотлива и нежна, но в ней чувствуется что-то гиенье, что-то почти карамазовское, какая-то всегдашняя близость преступления. Где-то высоко караулит Смерть: и все равно Ей — колыбельку или брачное ложе:

Отчетливо и тонкоЯ вижу каждый волосок;Я слышу звонкий голосокПогибшего ребенка.Она стонала над водой,Когда ее любовник бросил,Ее любовник молодойНа шею камень ей повесил. [87] (с. 111)

87

Отчетливо и тонко… — «Дышу дыханьем ранних рос…»

Кто с ними был хоть раз,Тот их не станет трогать.Сверкнет зеленый глаз,Царапнет быстрый коготь.Прикинется котомИспуганная нежить,А что она потомЗатеет? Мучить? Нежить? [88] (с. 137)

Помните вы эту «Тихую колыбельную»? (с. 37 сл.). Вся из хореев, усеченных на конце нежно открытой рифмой. На ли, ю, ду, на, да, изредка динькающей — день — тень, сон — лен или узкой шепотной — свет — нет.

88

Кто с ними был хоть раз… — «Не трогай в темноте…» (Пк, с. 137–138).

Сколько в этой элегии чего-то истомленного, придушенного, еле шепчущего, жутко-невыразимо-лунного:

— Сон, ты где был? — За горой.— Что ты видел? — Лунный свет.— С кем ты был? — С моей сестрой.— А сестра пришла к нам? — Нет.Я тихонечко пою;Баю-баюшки-баю.. . . . . . . . .— Тяжело мне, я больна,Помоги мне, милый брат.. . . . . . . . .— Я косила целый день.Я устала. Я больна.За окном шатнулась тень.Притаилась у окна.Я пою-пою-пою:Баю-баюшки-баю.(с. 37 сл.)

Нет, я не верю материнству желания, когда оно поет у того же Сологуба:

Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,Глазки светики-цветочки песней тихою сомкну. [89] (с. 36)

А какая страшная нежность в этой риторике, среди лубочных волхвований

Любовью легкою играя,Мы обрели блаженный край.Вкусили мы веселье рая,Сладчайшего, чем божий рай. [90] (с. 167)

89

Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну… — «Лунная колыбельная».

90

«Любовью легкою играя…» — начало стихотворения; два следующие четверостишия из этого же стихотворения.