О той, что любила свободу

– И часто ты так делаешь? – шепотом спросила Кэтрин сестру.

– С того момента, как он стал признавать кого-то, кроме тебя, – улыбнулась она в ответ и сделала долгую паузу. – Знаешь, я так злилась на всех: на маменьку, на отца, на тебя… на что я злилась? Наверное, на то, что я слабее вас…

– Не говори так! – с жалостью оборвала ее Кэтрин, почти слетев с кресла. Она села на полу подле Кэролайн и стала поглаживать ее бледную руку.

– Отчего же не говорить? У вас у всех есть семья: даже наша кроткая Елена вышла замуж и родила дочку, – по ее щеке потекла крупная слеза, – мне бы следовала винить себя одну… Лучше бы он никогда не приезжал сюда, никогда не видел меня: он бы был сейчас жив, поехал к себе в Лондон, увидел свадьбу сестры. Такая отвратительная девушка, как я, заслуживает самого ужасного.

– Прекрати! Слышишь меня? Перестань, – леди Кэтрин серьезно посмотрела в заплаканные глаза сестры, – ты сделала ошибку, но, ни в коем случае, не сдавайся! Неужели, ты живешь зря? Ты так всех и все на этом свете любишь: как ты смеешь хоронить себя в двадцать?! – она взяла из рук сестры Нейтана, расторопно поцеловала его в лоб, положила в кроватку и вернулась обратно к Кэролайн, – в мире еще столько всего интересного…

– Не торопись с агитациями, – вздохнула Кэролайн, – я тоже думала, что все вечно, а ты такая же, как я, и ты это знаешь. Так вот, что я скажу тебе: все, чем я жила – пустое. Жизнь не делится на веселье и скуку, на личную свободу и плен – она гораздо сложнее. Я всего-то не сказала Богдану, что ушла от него, а он взял – и убил… Жизнь не вертится вокруг тебя, Кэтрин: рядом живут люди со своими причудами, с которыми нужно уживаться, а не только заставлять всех мириться со своей легкомысленностью… Я это поняла и жить более не хочу, но живу лишь потому, что матушку жалко оставлять да грех на душу брать.

Кэтрин замолчала, ее задушили слезы: девушка осознавала свою беспомощность перед правдой. Она поняла в эту секунду: «И вот эта правда: она стоит того, чтобы ее знать? Я была так счастлива, живя в неведении… по подлинно ли было мое счастье? Что вообще такое это счастье?» Она видела, что эта правда уничтожила жажду жизни в ее сестре, но для себя она уяснила: эта правда поможет ей самой не сделать ошибку, а начать все сначала, хотя бы попробовать. « Да, она действительно была недостаточно сильной, потому она не выдержала этой правды. Но это не я! Я не хочу этого и переживу теперь эту правду, какой бы она ни была…» Кэтрин обняла сестру что было сил.

– Ты права, моя родная, ты во всем права, – причитала она.

– Извини, что я реву, сыночку твоему засыпать мешаю, – тихонько отвечала Кэролайн, захлебываясь слезами.

– Реви, не бойся, он сейчас уснет – ему все нипочем, – шептала Кэтрин, гладя сестру по голове.

Но плачь Кэролайн стих, она лишь иногда осторожно всхлипывала. На душе у миссис Сальваторе стало тяжело. Этот разговор с кузиной назрел, как само собой разумеющееся, но от этого он не ударил с меньшей болезненностью.

Утром Кэтрин получила письмо от Елены. Ее радости не было конца: она, словно ребенок, будто прежняя, носилась по коридорам, зачитывая каждому жильцу дома, что написала ей сестренка. Девушка вертелась на кухне, подле Марфы, воруя морковку, которую с забавным хрустом кусала и тут же начинала смеяться.

– Как хоть дитятю назвали, Катюша? – между резкой моркови и лука спрашивала Никитична.

– Назвали Дэнис*, – радостно огласила леди Кэтрин, – а ты разве не знала? Ой! Ты прости меня, Никитична! Я совсем уже дурная стала…

– Не наговаривайте на себя, вы мать, а это – непростая роль, – добрым голосом успокоила ее кухарка.

Так неторопливо и обыденно текли дни в поместье Полетаевых. Этот маленький организм слаженно, словно часы, работал без остановки. Приближался праздник Нового года. По этому случаю в Зимнем дворце давался торжественный бал. Так что за несколько дней до праздника все семейство переехало ненадолго из загородного поместья в петербургское имение. Тетушка Лиз с дядей Василием все дни до праздника ходили по театрам и выставкам, объезжали знакомых и родственников. Кэтрин с Кэролайн к ним изредка присоединялись: их обеих утомляла суета и сплетни. Но в день праздника обе встали раньше всех и занялись своими туалетами. Давно уже миссис Сальваторе так прелестно не наряжалась: она подумала, что напомнила себя в 17-18 лет, когда могла свести с ума почти всех кавалеров на балу лишь одним своим появлением. Но теперь в ней, как неотъемлемая часть, появилась какая-то строгость. Да, леди Кэтрин стала матерью, стала женщиной.

На балу было пышно и роскошно. Все блистало, и гости старались блистать не меньше: дамы демонстрировали свои лучшие наряды, мужчины же спешили поговорить о политике и философии. С началом торжества Александр III вышел под руку супругой – праздник был открыт. Кавалеры принялись приглашать дам.

Кэтрин мало танцевала с мужчинами, почти все свое время она проводила с сынишкой на золоченом стуле у стены: играла с его ладошками, щекотала его порозовевшие щечки пушистым веером, смеялась вместе с ним так же громко, как он и сам. Она и сейчас была так же привлекательна и желанна, как прежде: в ней в эту минуту не было ее каждодневной неубранности; здоровая и жизнерадостная мать ребенка обладает своим особым шармом.

К сестре своими коротенькими шажками подбежала Кэролайн.

– Катюша, погляди, кто там стоит с тем пузатым генералом! Это же Ребекка – сестра моего Клауса!

– Ах, да, ты говорила что-то про его сестру… – силясь вспомнить, ответила Кэтрин и посмотрела в нужную сторону.

– Не правда ли, она красавица? – одухотворенно спросила сестра, всплеснув руками.

– Шикарна, но чопорна, наверняка, как все англичане, – весело заметила Кэтрин в ответ и рассмеялась.

– Я помню, Клаус говорил, что высылал ей мой портрет и рассказывал о наших планах, насчет свадьбы! Вот бы она заметила меня! Пойду-ка встану так, чтобы она меня увидела.

В голосе сестры было столько радости и надежды, что Кэтрин стало тепло и хорошо. Она взяла на руки Нейтана и отправилась за кузиной. Кэролайн чинно встала и принялась выжидать. И вот Ребекка царственной, холодной походкой подошла к графине.

– Добрый вечер, какая, однако, неожиданная встреча! – с какой-то нарастающей неприязнью бросила она.

– Добрый вечер, – кротко ответила Кэролайн.

– Хм, так вот она – та, из-за кого убили моего брата: обычная ветреная девчонка, которая легкомысленна с мужчинами. Подумать только: она стоила смерти Клауса Майклсона! – чеканил ее стеклянный голос. – Так вот, коль мы с вами, наконец, встретились, скажу: я вас ненавижу и презираю! Обзаведитесь совестью, честью и здравой головой – уверяю, вы будете нравиться людям более изысканного круга, нежели какому-то там грязному прапорщику, – Ребекка усмехнулась, лицо ее почернело, и она отошла.

Губы Кэролайн задрожали, в глазах застыли слезы, которые она не смела показать при этой грубой женщине. С другой стороны, она еще более чем прежде, стала винить себя в смерти любимого мужчины. «Ах, бедная эта девушка! Она так груба от того, что потеряла дорогого ей человека…» - думала она сама с собой. Кэтрин подбежала к сестре и обняла ее за плечи, пытаясь утешить.

Знала ли Кэролайн, что, на самом деле, не очень-то мисс Ребекка тяжело переживала потерю брата. Ее более всего злило, что мистер Майклсон умер, но завещания на его имущество не осталось. Теперь она была вынуждена тягаться на суде за его стекольный заводик с деловым партнером брата и каким-то там еще родственником по линии отца, который Клауса видел всего-то один раз, но очень нуждался в деньгах, так как он все свои спустил во Франции в борделе и карточном клубе. В сущности, никому не было до мистера Майклсона никакого дела. Никто и не желал помнить, что он все время помогал всем родственникам, если были финансовые трудности, он один объезжал родню на праздники, оставив свои дела, при этом он ни от кого не требовал ничего взамен. Он всегда тихо вздыхал, поднимая игривые брови, и с улыбкой говорил: «Ну, родня – она и есть родня. Мы друг без друга никуда!»

Та мимолетная минута вспыхнувшей внутри нее жизненной силы угасла. Теперь, вероятно, на совсем. Кэтрин хотелось рыдать и метаться: с самого ее приезда главной ее радостью сделалось возвращение к прежней жизни сестры, но теперь, когда все ниточки извне оборвались, Кэролайн сломалась окончательно, и миссис Сальваторе поняла, что не может быть спокойна и сама.

После 12-ти часов, Полетаевы собрались домой к праздничному ужину. До чего всем было с морозца приятно очутиться в теплом доме на мягком ковре, где бегала суетливая Марфа, раскладывая столовые приборы и разнося горячее.