О времени, о душе и всяческой суете
Шрифт:
– Да, это правда, – подтвердил Хорад. – Однако то, что нам удалось установить контакт, доказывает, что между людьми твоего времени и нашего существует преемственность. Я придумал, как выразить, сколько времени прошло после твоего изначального существования. Мы примерно так же далеки от тебя, как ты от существ, общавшихся неоформленными звуками и превращавших рога животных и ветви деревьев в инструменты, но все еще испытывавших ужас перед огнем и поглощавших еду сырой. Однако внешне между нами мало различий: чуть меньше волос – например, полагаю, ты мог отрастить бороду, хотя не делал этого, тогда как я лишен такой возможности, – более длинные конечности, туловище поменьше и черепная коробка чуть более объемная. Половое созревание у нас наступает позже;
– Потому что я – это не я, хотя и представляюсь себе собой. На самом деле я всего лишь результат вашего коллективного восприятия. – Произносить это было больно, но Лодовико чувствовал, что должен это сказать.
– Верно. Однако помни: мы воспроизвели тебя настолько точно, насколько нам позволили знания и опыт, скопленные за тысячи лет, о которых ты даже не подозреваешь, – сказала Генуя. – Если верить данным, сохранившимся с твоего времени, были предприняты попытки реконструировать вымерших приматов с помощью ископаемых и директив, выработанных на основании наблюдений за все еще существующими видами, которые мало изменились за миллионы лет. Ненамного позднее ученые вновь вывели кое-каких гигантских рептилий с помощью их модифицированных родичей или потомков. Ты – плод применения подобной технологии к сознанию, а не к физической форме.
– Почему я? – спросил Лодовико.
– К нам в руки случайно попало достаточно данных, чтобы воссоздать тебя. К сожалению, – Орлали кривовато улыбнулась, – это не потому, что за прошедшие тысячелетия ты стал знаменитым!
– Нет, я имею в виду, зачем вообще это делать? Я первый или вы теперь постоянно подобным занимаетесь?
– Ты – самый первый, – ответил Хорад. – Что же до причины…
Он пожал плечами. Было любопытно видеть, что этот жест по-прежнему сохранился, но то, как иначе двигались мышцы этого птичьего тела, вызывало тревогу… и особенную тревогу вызывало то, что Лодовико не видел – потому что не мог смотреть, – как одновременно двигается несуществующее «одеяние» Хорада.
– То есть я – эксперимент? – спросил Лодовико.
– Это так.
– Вы собираетесь изучать меня? Допрашивать?
– Конечно.
– А… – Его удивила собственная смелость. – Между нами будет какой-нибудь договор?
– Да, конечно, – сказала Орлали. – Прежде чем мы начнем изучать тебя, мы хотим, чтобы ты согласился с тем, что неудобства, которым ты подвергся, оправданы. Следовательно, сначала мы должны показать тебе наш мир. Если, познакомившись с ним, ты решишь, что предпочел бы не помогать нам, то можешь прекратить сотрудничество. Разумеется, мы предпримем новую попытку, но будем готовы к такому же исходу – и так далее, и так далее, в течение многих поколений, если необходимо.
– Действовать против воли другого человека – низко, – сказала Генуя.
– Благодаря этим словам мне уже нравится ваш мир, – заявил Лодовико. – Покажите его мне. – И вдруг ему в голову пришла мысль, которая поразила его: – Кстати… это все еще Земля?
На долю секунды в его сознании вспыхнули и погасли видения других солнечных систем.
– Да, – сказал Хорад. – После стольких лет это все еще Земля.
Но это была Земля, которую научились любить ее обитатели, чьи язвы были залечены. На ней остались горы, океаны и реки, долины, леса и равнины, синее небо и белые облака, которые иногда темнели, разнося вокруг древний лай грома. Однако Лодовико почти сразу же начал замечать перемены. Он не знал названий некоторых деревьев. По пляжам гуляли дружелюбные рыбы незнакомой ему породы с коротенькими ножками-плавниками. То и дело, когда он проходил мимо цветущей лозы, она тянулась к нему и обдавала его сладким ароматом, а потом отступала, подрагивая, будто неслышно посмеиваясь
над ним.Однако в общем и целом планета оставалась такой же узнаваемой, как и ее обитатели, которые в большинстве своем приводили его в восторг. Дети показались ему очаровательными, а молодые родители держались со своими отпрысками с такой свободной, непосредственной смесью твердости и нежности, как будто были животными, не обремененными теориями и догмами.
Будто исполнились его самые горячие мечты.
Но старики! Они его испугали! Все они были как будто одеты, и их «одежда» представляла собой законченный вариант того (?), что мешало смотреть на Хорада.
Лодовико не мог даже повернуть голову в сторону этих стариков.
– Это из-за того, что, хотя ты обладал чувством, которое теперь используешь, чтобы смотреть на них, в прошлой жизни не было ничего, для чего тебе бы пригодилось это чувство.
Так объяснила Орлали, еще сильнее озадачив Лодовико. Она попыталась выразиться яснее.
– Ты думаешь, что видишь их, – предположила она. – Это не так. Ты распознаешь их, потому что они видят тебя.
– Хочешь сказать, для них я тоже результат восприятия? Результат перцепции… одежды? – Теперь он понял, почему не отражался в зеркале; однако это вызвало новый приступ досады.
– Это не одежда. Это сущность. Это пример уже знакомого тебе принципа, согласно которому ты должен сознавать себя, иначе мы не сможем тебя воспринимать.
Лодовико храбро постарался принять эту концепцию.
– То есть вы не могли бы воспринимать меня, если бы я не обладал сознанием, а был трупом.
– Труп легко создать из обыкновенных веществ.
Он сдался. Заметив, что он сбит с толку, Генуя, также сопровождавшая его, попробовала подойти с другой стороны.
– Мы произвели вычисления, – сказала она. – В твое время люди, как правило, умирали через несколько сотен оборотов вокруг солнца. Мы живем намного дольше. Когда возраст начинает разрушать нам память, мы делаем так, что нас помнит то, что тебе кажется одеянием. Это вариант личности человека, позволяющий снова начать расти и развиваться. Переход от одной сущности к другой может длиться тысячелетиями, хотя изначальная и конечная личности, разумеется, друг друга не узнают.
– Значит, эти… эти «другие личности» – независимые существа?
– Нет, они абсолютно зависимы. Это отражения, объективное эхо, всего лишь копии людей, которым они принадлежат. А вот ты…
Смысл этого неоконченного предложения вихрем ворвался в разум Лодовико. На секунду мир окутала тьма. Когда к нему вернулось зрение, он увидел, что Хорад тоже рядом.
– Да, – серьезным, полным сочувствия тоном сказал Хорад. – Вот что ты такое: первое подобное отражение сущности, принадлежавшей кому-то, кто родился и жил в период, который для нас является далеким прошлым.
После этого откровения Лодовико пришлось ненадолго прервать исследование новой эпохи. Но он пришел в себя и смог продолжать.
Городов больше не было. Когда он спросил своих спутников, какова теперь численность населения на планете, их реакция удивила и даже напугала его: замолчав, они приступили к подсчетам… и не сумели прийти к согласию в этом вопросе – больше или меньше тридцати миллионов.
Люди жили на большом расстоянии друг от друга, но при этом как будто не жили нигде. Они постоянно перемещались, подбирая тот или иной климат, время года или ландшафт в зависимости от настроения и действуя в соответствии с импульсом.
Дома у них, конечно, были. Некоторые из них Лодовико посетил в качестве гостя, и они ему невероятно понравились, поскольку эти прекрасные постройки сочетали в себе величайшие архитектурные достижения сотен различных цивилизаций. Он даже не пытался вести учет всем давно исчезнувшим культурам, чьи реликвии ему показывали. То и дело ему казалось, что он узнал какой-нибудь египетский, ассирийский или греческий артефакт, но в ответ на свои вопросы слышал совершенно незнакомые названия: углардийский, канторианский или бенкилийский…