О времени, о душе и всяческой суете

Самым приятным из сохранившихся обычаев был обычай что-либо праздновать и делиться пищей и напитками, хотя запахи и атмосферные перемены иногда скорее пугали Лодовико, нежели развлекали. Впрочем, людям вокруг него, кажется, нравилось. В его честь закатывали пиры. Он выяснил, что может чувствовать вкус предложенных ему чудесных блюд, но не может получать из них питательные вещества.

(– Конечно, ты можешь есть, ведь ты в некотором роде человек, – сказал Хорад. – Но тебе это не нужно. Тебя поддерживает наше знание о тебе, и все встреченные тобой люди укрепляют твое существование. Мы советуем тебе есть хотя бы потому, что, видя, как ты это делаешь, нам и всем остальным проще считать тебя настоящим человеком. Если тебе нравится вкус, состав или запах, даже лучше. Нам кажется, ты из тех, кто умеет этим наслаждаться.

И он обнаружил, что их предположение верно, хотя их логика раздражала и ускользала от него, словно во сне.)

Искусство продолжало существовать, но породило виды, смысла которых он не понимал. Общественная церемония, устанавливавшая структуру тишины на день, ночь и день, не принесла ему ничего, кроме скуки. Поскольку он не мог чувствовать усталости, ему пришлось высидеть всю церемонию, и, когда зрители (?) встали и начали расходиться, они светились от удовольствия и осыпали комплиментами того, кто совмещал обязанности ведущего и администратора.

Движение?

Он запоздало задумался об этом и понял, что его как такового не было. Ты был здесь – потом перерыв – и вот ты уже там, то есть автоматически здесь. В ответ на его вопрос Генуя сказала:

– Это опять-таки талант, которым ты обладал, но не знал об этом, поскольку в твое время не было ничего, что побудило бы тебя пустить его в ход. Я не могу это объяснить, никто не может. Ты должен почувствовать это в процессе. Потом, через некоторое время, ты научишься делать это один, без нашей с Орлали и Хорадом помощи. Если я скажу тебе: «Сделай так, чтобы мышцы, которые я укажу на рисунке, сократились по очереди в обеих ногах, а потом расслабь их в строгом порядке, а чтобы удержать равновесие, сделай то-то и то-то с помощью мышц туловища, рук и плеч…» Сколько шагов в день ты сделаешь, как тебе кажется? Терпение. Очень скоро ты почувствуешь принцип костями.

Он уже достаточно был уверен в себе, чтобы пошутить:

– Какими костями?

В этом мире существовало также некое подобие работы. Именно об этом он мечтал более всего: никакого тяжелого, монотонного труда, свобода от коммерческого давления, просто череда совместных продуктивных действий, исполнители которых всегда знали, зачем они делают то, что делают, и понимали, какую пользу это представляет для других. В течение долгих дней он увлеченно наблюдал за тем, как даже маленькие дети изготавливали полезные предметы (ну… ему сказали, что они полезные, хотя сам он их назначения не понимал), используя растения, глину, бурные ручьи, отдающие сильным запахом серы и полные бурого ила. Ему не хватало названий, даже понятий: то, что взрослые называли «работой», зачастую оставалось для него такой же загадкой, как и «другие личности», которые он поначалу принял за одежду.

Теперь на него обрушилась вся тяжесть его положения. Он действительно оказался среди людей далекого будущего, и их мышление изменилось еще сильнее, чем физическая оболочка. Пытаясь подобрать сравнение, он остановился на образе убежденного средневекового христианина, очутившегося в двадцатом веке, где никого не беспокоила мысль о том, что они живут на движущемся шаре из камня, который отнюдь не является центром вселенной, где вмешиваться в естественные формы вовсе не считалось богохульством; изменять и улучшать дикие растения и даже животных, пересматривать то, что средневековому человеку казалось неприкосновенным творением Всевышнего, наоборот, воспринималось как занятие полезное и разумное. Он был доволен своим умозаключением, поскольку мог использовать его для выражения своих наиболее неприятных эмоций. Таковых было много. С каждым новым днем (не то чтобы он или кто-то еще вел им счет) ощущения бессилия и одиночества усиливались.

Поначалу сама по себе новизна впечатлений приводила его в восторг. Постепенно он начал сердиться, что не в состоянии понять все, что ему показывают. То и дело он испытывал шок – например, когда узнал, что эротика сохранилась и стала частью нескольких видов искусства до такой степени, что некоторые взрослые как бы преподавали детям с младенчества, как использовать любовный потенциал тела.

Он, конечно, знал, что это очередная средневековая реакция, но перестройка мышления далась ему нелегко. Он сознавал, что даже в его время занятия любовью были слабо связаны с продолжением рода; то, как со временем эта связь окончательно оборвалась, представлялось вполне логичным.

Но по личным причинам он никогда не пользовался подобными преимуществами. До тридцати он вел жизнь холостяка и говорил, что женат на работе, а как только собрался жениться, узнал, что у него рак. Разумеется, после этого он отказался от надежд на какую-либо продолжительную связь, от жены, от семьи… У него оставалось слишком мало времени.

– Ты жалел об этом? – спросила Орлали.

Они стояли на вершине холма, вокруг которого расстилалась равнина, пестревшая яркими цветами. Вдалеке маячила синяя, словно только что закаленная сталь, грозовая туча. Он не помнил, зачем они пришли сюда.

– Да, – сказал он, – я хотел бы воспитать ребенка. Хотя бы одного. Но в то же время нет. Я хорошо прожил отведенное мне время. В чем-то мне невероятно повезло. Идеи часто посещали меня во сне, и, хотя образы из снов большинства людей при свете дня кажутся глупыми, мои то и дело оказывались разумными, даже важными. Людям все еще снятся сны?

– Конечно.

– Почему «конечно»?

– Воспринимать как реальное, так и нереальное – в природе человека. Тебя с таким же успехом можно назвать сном, как и призраком, Лодовико. Ты – воплощение, конкретизация одного из старейших снов человечества.

– То есть?..

– Сна о мертвых. Мечты о возвращении тех, кого больше нет. Безвременно ушедших. Разве не в этом суть концепции «призрака»?

– Логично, – на секунду задумавшись, согласился он.

А потом она неожиданно спросила:

– Лодовико, тебе нравится быть призраком?

Не осознавая, насколько честным и спонтанным будет его ответ, он услышал собственный голос:

– Очень!

– Если бы подобное произошло со мной, мне бы, наверное, многого недоставало. Я бы хотела выслушать твои обоснования в надежде, что они будут мне понятны.

– Для начала скажи мне вот что. Когда вы надеваете… «другую личность», это представляет для вас конец чего-то? Например, окончание определенного жизненного этапа?

– О да. – В ее взгляде сквозила печаль. – Мы надеваем их как раз тогда, когда перестаем расти. Стать взрослым – значит начать умирать. Границы нет… Понятно?

Лодовико задумался. Наконец он сказал:

– Да, мне тоже многого недостает. Но о многом из того, чего мне не хватает, не стоит сожалеть. Например, о физическом теле, которое может убить рак.

– Так больше не бывает, – сказала Орлали. – Но у тебя есть физическое тело.

– Что? – От изумления его пронзила боль. – Но…

– Смотри.

Обхватив его руку тонкими, но сильными пальцами, она крепко сжала ее, а через секунду отпустила. На коже у него образовались бледные отметины, которые исчезли не менее чем через минуту.

– Я… – Дрожа от возбуждения, Лодовико прижал руку ко лбу. – Я!..

– Да, это правильное слово: я!

Она улыбнулась и вдруг оказалась не одна: рядом возникли Генуя и Хорад.