О, юность моя!

— Что же ему могут сделать?

— Снимутся с якоря, повесят на рее — вот что сде­лают.

— Хорошая благодарность! — воскликнул Володя, сверкая глазами. — Мы вам камни подарили, а вы у нас шхуну отбираете.

Он вскочил и хотел было уйти, но Андрон, огромный, как памятник, не вставая, протянул к нему десницу и поймал за рукав.

— Милый! Шхуна — это мелочишка. Что такое шхуна против вашей «экономии», против ваших каменоломен, против ваших денег в банке? А ведь все это у вас отбе­рут. Мировая революция на носу, милый! Тут, братец, такой тарарам скоро будет, что дедушку с того света увидишь. А благодарность наша — что ж... Будет бла­годарность. Что бы ни случилось, только шумнёшь — и я вас тут же отвезу на шхуне в Константинополь. Дра­пать вам надо, дорогие вы мои, драпать — помяните мое слово. Или я ни за что не отвечаю.

— А зачем нам ваша шхуна? — с обидой в голосе гордо сказал Володя. — Мы можем туда и на пароходе.

— На пароходе тоже судком может быть. Думать надо!

— Чем же шхуна лучше?

— А я где? Я вас препровожу лично и доставлю в целости и сохранности. Ни один матрос у меня не чи­рикнет. Всякого укорочу. Понял?

Он выхватил из заднего кармана вороненый брау­нинг с сизым отливом и повертел его в руке.

— Вот кто такие Бредихины и ихняя благодарность. А теперь пошли, Елисей! Спать охота.

Леська смотрел на Володю виноватыми глазами, но Володя упорно его не замечал.

У пристани Богайских каменоломен под деревней Орта-Мамай шхуну встретил Петриченко.

— Авелла! — закричал он Андрону и протянул ему руку, широкую, как медная сковорода.

— Привет матушке Хохландии! — ответил Андрон.

Петриченко, по-солдатски статный силач почти андроновского роста, числился десятником работ в каменоломнях. Вообще же он был владыкой этого подземного царства.

Лицо Петриченки с небольшими усами кольчиком и пышным ртом женолюба считалось красивым. В сущности, оно и было таким. Но глубоко сидящие, лютые глаза его, точно вынутые из чужих орбит, глядели слишком напряженно. Чувствовалось, что перенес этот человек такую драму, о которой забыть не может и которую никогда не сможет простить человечеству. Если бы под его портретом подписать: «ГЕРОЙ ПЕРЕМЫШЛЯ», в это можно было бы поверить, как, впрочем, и в подпись «РАЗБОЙНИК АЛУШТИНСКОГО УЕЗДА».

Друзья присели на вагонетку.

— Ну? Какие у вас новости? — спросил Андрон.

— У нас никаких, а вот в Севастополе, я скажу, ве­ликие!

— Ну?

— Ага. Военные моряки объявили на всех кораблях советскую власть.

— Вот это да-а... Вот это здоровенно!.. Постой, а ты откуда узнал?

— Рыбаки все знают.

— А не «травят»?

— Нет, правда. Хрисанопуло на своем баркасе пошел туда за керосином, так там «жоржики» обыск ему сде­лали — все честь по чести. «У нас на воде, говорят, со­ветская власть».

— А суша?

— А что суша? Если все корабельные стволы наце­лены на город, — что городу остается? Соображаешь?

Оба рассмеялись. Бредихин — широко и раскатисто. Петриченко — отрывисто, коротко, точно лаял.

Тот же разговор, но в другом ключе происходил в гостиной дома Шокарева. Иван Семенович и начальник гарнизона полковник Выгран сидели за коньяком, заку­сывая лимоном с сахарной пудрой. Выгран восседал несколько боком к столу, подняв подбородок, положив руки на эфес сабли, вытянув одну ногу вперед, а другую поджав под себя. Так обычно держатся перед фотогра­фом обер-офицеры и генералитет.

— Неужели Севастополь для нас потерян, Николай Андреич? — воскликнул Шокарев.

— Ах, если б только это! Вся беда в том, что Сева­стополь доминирует над всем побережьем. Если один броненосец «Потемкин» мог произвести в России такое потрясение, что же сказать обо всем Черноморском флоте? Большевики теперь на море хозяева.

Шокарев вскочил и заметался по комнате. Это был тучный, широкоплечий мужчина с густым могучим го­лосом и очень короткими ногами. Сидя он казался выше. Теперь же, встав, он стал похож на огромного карлика.

— Черт знает это крымское правительство! Крым сегодня пороховой погреб, который может окончатель­но взорвать Россию. Если привлечь интересы Англии, Франции, даже Соединенных Штатов, то возникнет ве­ликое антисовдеповское движение. А эти со своим лозун­гом «Крым для крымцев»... Мелкота!

— Ну, кто же с ними считается, дорогой Иван Семеныч? Разве дело в этом Сейдамете? Пусть пока играют в татарское государство. В два счета прихлопнем — дайте только разделаться с большевиками.

— Но как с ними разделаться? Они растут неимо­верно. Да взять хотя бы этого Бредихина, шкипера этого. Какой дисциплинированный парень был! Честнейший ма­лый. А вот поди ж ты...

— Не волнуйтесь, милый Иван Семеныч. Выпьем! Вы позволите? Извините, что взял на себя функцию хо­зяина, но вы так нервничаете... Ваше здоровье!

Вошел Володя.

— Папа! Тут к тебе Андрон пришел Бредихин.

— Я его жду.

Володя вышел и тут же вернулся с Бредихиным.

— Здравствуйте, Иван Семеныч.

— Здравствуй, Бредихин. Как съездил?

— По первому классу, Иван Семеныч. Камень про­дал удачно. Вот и деньги привез. Сосчитайте: ровно две тысячи николаевскими.

Андрон вынул из-за пазухи что-то вроде посылочки, зашитой белыми нитками, осторожно, как стеклянную, положил ее на стол и снова вернулся к дверям.

— Спасибо, Бредихин. Я всегда ценил тебя, Бредихин. А вот ты, оказывается, не ценишь меня. А, Бредихин?

— Про что это вы, Иван Семеныч?

— Объявил себя хозяином моей шхуны.

— С чего б это я объявил?

— Не знаю, с чего, но объявил.

Бредихин взглянул на Володю затяжным взглядом. Володя стоял бледный, обмирающий, но твердо выдер­жал его взгляд. Андрон осклабился.

— Ах, это? Так я дурака валял под пьяную лавочку. Хотел попугать гимназистиков, Иван Семеныч.

— Врешь! — загремел Шокарев, побежал за стол, сел и стал выше. — Врешь, негодяй! Ты говорил об этом еще до того, как выпил! Уже на пристани говорил... Ты был еще трезвым, скотина!

— Иван Семеныч! Волноваться ни к чему, — сказал Выгран. — Все в свое время обсудим, выясним и решим, но, разумеется, не здесь.

Он подошел к двери, распахнул ее и крикнул:

— Корнет Алим-бей!

Послышались гремящие шпорами сапоги. Вошел Алим-бей с двумя уланами.

— Арестовать этого!

— За что же, Иван Семеныч? — по-детски искренне удивился Андрон, повернувшись к Шокареву. — Ведь я же исправно... И денег вам привез. Сосчитайте: две пачки, по тысяче в каждой... и все николашками.

— Ладно уж, — болезненно поморщился Шокарев.— Уведите его, корнет.

— Айда, Бредихин, пошли!

Алим-бей взял было Андрона за локоть, по тут же отскочил.

— Но, но! — закричал Алим-бей. — Ты у меня не очень!

— Сам пойду, — прорычал Бредихин. — Сказал, пой­ду — и пойду. А что и говорил про шхуну, — обратился он к Шокареву, — так ведь не за себя же одного. Об­щее, понимаете, собрание. Давайте хоть по справедли­вости. Чья это шхуна? Ваша? А разве вы ее строили? Вы грузите ее? Вы лезете на марсы в самую штормягу?