О, юность моя!

Тут Леська очнулся. Он бросился в сторожку, сорвал с одного из пробковых буйков красный флажок и, взобравшись на пристанскую мачту, начал сигналить: «Мы свои!»

И случилось самое потрясающее в Леськиной жизни: крейсер послушался его и перенес огонь в степь.

Корабль на рейде... Его привел приятель Бредихи­на юный слесарь Сенька Немич. Крейсер пришел по зову маленькой группы партийцев. Партией был и сам крей­сер. За ним стоял красный Севастополь. За Севастопо­лем — могучая Совдепия. Залпы «Румынии» были для Евпатории голосом «Авроры», но крейсер не казался меньше от того, что брал не Санкт-Петербург, а малень­кий приморский городок: революция — везде револю­ция, подвиг — всюду подвиг.

Когда Леська спустился, он сразу попал в объятия Виктора Груббе.

— Спасибо, друг! Я ж всегда говорил: «Леська — парень фартовый», з-зубы болят.

— Вам спасибо, товарищ!

Но долго обниматься им не дали. На пристани уже сгруппировались члены подпольного ревкома — Демышев, Познанский, Соглобов, Очкин. Они встречали де­сант, который шел к ним с корабля на двух баркасах. Уже раздавали берданки и гранаты всем, кто хотел воо­ружиться. Леська получил маузер и с группой молодежи кинулся в тюрьму освобождать арестованных.

Вечером в городском сквере состоялся митинг. Лесь­ка стоял недалеко от раковины, где летом играл симфо­нический оркестр, а сейчас была водружена трибуна, с которой ораторы разъясняли населению смысл сегодняш­них событий.

— Товарищи! Час назад мы отправили по адресу «Севастополь. Центрофлот. Революционный комитет» ра­диограмму о том, что город Евпатория отныне входит в состав великой Советской России!

Леська вздрогнул. Где он слышал этот баритон, слег­ка грассирующий и даже чуть-чуть барский? «Товарищ Андрей!» Елисей протолкался к самой эстраде, чтобы воочию увидеть этого человека. Перед ним на трибуне стоял знакомый ему земец. Он говорил о величии Октябрьской революции, о мировом значении комму­низма.

— Кто это? — спросил Леська соседа.

— Не знаю.

Леська поискал глазами и увидел Юлию Немич.

— Кто этот человек?

Варвара улыбнулась:

— Не знаешь?

— Нет.

— Вот симбурдалический! — засмеялась она. — Это же «товарищ Андрей», Дмитрий Ильич Ульянов, родной брат Ленина.

По городу проносился грузовик. На нем стояли крас­ногвардейцы с винтовками. Среди них Гринбах-отец, ко­торый кричал прохожим:

— Граждане! Смотрите, что белогвардейцы сделали с товарищем Караевым: они искалечили его и живьем закопали на пляже!

Окруженный черными и серыми рабочими блузами и робами, ярко-белой статуей высился забинтованный с головы до ног труп Караева. Негнущийся, он мчался в объятиях Виктора Груббе. Рядом, опираясь на руку Вар­вары Немич, стояла мать Караева, пожилая женщина в железных очках. Также член партии.

В тот же день была выпущена траурная листовка. В тот же день по распоряжению Ревкома Евпатория пе­реименована в город Караев. В тот же день на крейсере начался суд над арестованными белогвардейцами.

9

Когда Леська на заре вышел из бани, дед и бабушка, вмазавши в яму котел, сыпали в пего каустическую соду; они варили из дельфиновых туш мыло. Хотя оно невыно­симо воняло рыбой, его охотно покупали: мыла в городе не было. Леська побежал к вилле. Она безмолвствовала. Сбежал даже Девлетка. Куда делись Булатовы, когда исчезли, никто не знал.

Леська дернул дверь: заперта. Он взобрался на вы­ступ и заглянул в комнату Гульнары. У него замерло в груди, когда он увидел ее узкую постель под голубова­то-белым одеялом, сухие дикие травы в стакане на ноч­ном столике, маленький будильник — черный с золотом, на стене теннисную ракетку в чехле из клеенки... Послы­шались быстрые шаги. Леська соскочил с уступа и уви­дел встревоженных Артура и Ульку.

— Шокаревы арестованы!

— Старик и Володька!

— Их увезли на крейсер. Там теперь суд.

— Понимаешь, что это значит? В тюрьму матросы не сажают: либо пуля в лоб, либо иди домой.

— Что надо делать? — спросил Леська.

— Надо поехать на крейсер и попытаться их спасти. Пойдем спустим яхту.

— Пошли.

У дачи Видакасов их поджидал Гринбах.

— А я за вами. Слышали? Володька арестован.

— Да, да. Мы решили поехать на «Румынию».

— Ни черта не понимаете в революции! На шаланде поедем, понятно? На шаланде! А гимназические фураж­ки и шинели долой.

Через полчаса шаланда пошла к «Румынии». Примерно за четверть мили их окутал сложный запах военного корабля: смесь железного нагрева в машинном отделении с едкостью углекислого газа и ароматом флотского борща.

Мальчики дружно гребли.

Вот у борта показался кок и выплеснул в море ведро грязной воды. Потом он исчез. Мальчики гребли. Потом появился матрос, который, спустив на веревке швабру, стал полоскать ее в воде. Затем он вытащил швабру, по­глядел на шаланду, но тут же удалился. Через минуту два матроса подвели к борту связанного человека в од­ном белье.

— Раз-два, взяли!

Деловитым движением они высоко подняли человека и швырнули его в море. На босых ногах висел чугунный колосник. Белый призрак пошел в воду прямолинейно, как гвоздь. Мальчики, не сговариваясь, затабанили. Самый дальний круг, отплывший от казненного, нежно коснулся шаланды.

Гринбах поднялся во весь рост и крикнул:

— Эй, на крейсере!

— Чего тебе?

— Спускай трап!

— А вы кто будете?

Вместо ответа Гринбах скомандовал:

— Полный вперед!

Он стоял в распахнутой тужурке, из-под которой вид­нелась тельняшка. Это убедило.

— Кто такие? — уже мягче спросил один из матросов.

— Свидетели. Проводите нас в трибунал.

Ульку оставили в шаланде, по он запротестовал: ему было жутко. Пришлось остаться и Артуру. По трапу взо­шли только Самсон и Леська.

Матрос повел вниз, где крепко и вкусно пахла смолой веревочная дорожка, бежавшая по коридору. Потом, от­крыв стеклянную дверь, ввел их в кают-компанию.

Группа матросов и кое-кто из евпаторийцев сидели за тремя столами. Матросы были в новеньких шерстяных голландках. Все с красными бантами. Из евпаторийцев гимназисты узнали Демышева, Симу Бай, Петриченко, Полонского.

Перед трибуналом стоял капитан Новицкий. Без кителя. В одной рубахе. Рядом с ним сторож «Виллы роз» старик Рыбалко.

В кают-компании курить не положено, но сейчас курили все. Табак-самсун лежал золотисто-рыжей копной на газете, и каждый брал столько, сколько хоте­лось.

— Ты самолично видел, как Новицкий убивал Караева? — спросил председательствующий матрос.

— Самолично, уверенно и печально ответил Рыбалко.

— Правду он говорит? обратился председатель к Новицкому.