О…
Шрифт:
О страхе
Первый раз мне стало страшно на четвёртом году.
Меня как обычно уложили в кровать, поцеловали, и я осталась одна. Закрыла глаза… и нет – мне не приснился жуткий сон. Просто я вдруг представила, что в темноте, в которой я оказалась, нет мамы. И никогда больше не будет.
Стало так тоскливо и безысходно, что слёзы хлынули бурными ручьями. Впервые я узнала, что такое боль в сердце. В грудь словно налили расплавленного металла, который жёг невыносимым холодом.
Я, наверное, кричала, потому что
Они спрашивали, что случилось. Но меня сковало такое отчаяние, что я не могла произнести ни слова. Боялась, стоит сказать вслух, и кошмар исполнится.
Меня с трудом, но успокоили. После этого случая мои учёные и высокообразованные родители впервые в жизни поддались мракобесию и после бабушкиных уговоров мы пошли к старушке, которая умела заговаривать от страха…
Как ни странно, вечерние походы к незнакомой старухе помогли. Ритуал с чадящей лучиной, водой и яйцами завораживал.
Но я помню, что ещё не раз просыпалась от этой страшной мысли, и плакала тихонько, чтобы не пугать родителей.
Теперь, когда дочка спрашивает меня, умру я или нет, я нагло вру, что буду жить вечно. Потому, что не хочу, чтобы она страдала от подобного ужаса, и не знала мира, где может не быть мамы.
О любви
О любви я узнала рано – намного раньше, чем пошла в школу.
Она ворвалась в мою жизнь неожиданно, как буйный ветер, несущий грозу.
В доме появились они. В ярко-голубых обложках, украшенные серебряным тиснением. Строгие. Невероятно красивые. Притягательные.
Пять томиков на самой верхней полке.
Прежние мои друзья – изрядно потрёпанные, порванные, где-то склеенные, а где-то и нет, и, что греха таить, изрисованные – поблёкли рядом с недостижимой прелестью тех, новых.
Чтобы добраться до них, пришлось дождаться, когда родителей не будет дома. Приставить к шкафу стул, затащить на него табуретку, а потом ещё маленький стульчик.
Фарфоровый снеговик – мамин любимец, он круглый год нёс стражу на краю полки, сорвался вниз и разлетелся на мелкие кусочки. Но предвкушая встречу, я этого даже не заметила.
Сердце моё билось. Вот-вот!.. Сейчас!..
Даже на ощупь они были не такие как все. Обложка ласкала пальцы.
Башня под ногами дрожала и качалась. Спускаться вниз было бы невыносимо долго.
Затаив дыхание, я открыла мечту, приготовилась испытать счастье, но…
Там не было ни одной картинки! Только чёрные полоски, похожие на отпечатки лапок жука в пыли. Под грохот крови в ушах я искала, искала… но картинок так и не нашла.
А потом башня, на которой я балансировала, рухнула.
Я стукнулась головой, разбила коленки, кусок снеговика пропорол кожу на моей ноге… Но разочарование оказалось сильнее боли.
О яйцах
Бабушка всегда ворчала на дедушку. Если шёл дождь, виноват был дедушка. Если стояла жара, виноват был дедушка. Если телевизор не показывал, без дедушкиной вины не обходилось.
Дедка же почти всегда молчал, жмурился и тихонько посмеивался. Бороду он брил редко. Поэтому напоминал мне хитрого гнома из
книжки про башмачника. Такая же белая щетина, блестящая лысина на полголовы, её он обычно прикрывал старой шляпой табачного цвета, и тот же задор в голубых, как юное весеннее небо, глазах.Бабушка же со всей её «земляной» прозаичностью ни на кого из сказочных персонажей не походила. Просто бабушка – маленькая, кругленькая и улыбчивая, но строгая.
– Вредина! – лукаво подмигивал дедушка, и сбегал на двор, когда дома гремела очередная гроза.
– Где мать? – тут же спрашивал он, если вдруг наступала тишина.
Перед Пасхой мы перебирали лук – убрать попортившийся за зиму, а шелуху собрать, чтобы потом красить яйца. Лук хранили в старых капроновых колготках. Поэтому дедка часто смеялся, что это бабушкины запасные ноги.
Бабуля красила яйца шелухой в большущем чугунке, что извлекался с чердака один раз в год. Яйца получались нарядные и разных оттенков – от морковного до терракотового. Другие бабушки, что заглядывали в гости, всегда завистливо вздыхали, глядя на тарелку с пирамидой разноцветных яиц. Но мне казалось – завидовать там нечему. Мне хотелось жёлтых, голубых или зелёных яиц, а уговорить бабулю не получалось.
– А ты сама покрась, – предложил однажды дедка, когда я удручённо разглядывала кучу, как мне казалось, скучных яиц. Бабушки как раз не было дома, а перед этим дедушке жестоко досталось за порванные носки.
Я вытаращила глаза.
Простота крамольной мысли потрясала.
Красить яйца без бабушки?! А почему и нет! Но чем?
– Зелёнки в воду добавь, – подсказал дедуля, – вот и получатся зелёные яички.
Некоторое время я изучала дедкино лицо, силясь понять – шутит или нет. Но он был серьёзен, и словно не понимал, почему я сама не додумалась до такого простого решения. Потом ушёл, а я осталась дома одна, но с идеей!
Взяла новую кастрюльку, она была самая красивая. И с зелёнкой мелочиться не стала. Грохнула весь флакончик. Надо ли говорить, что яйца замечательно прокрасились? Да и кастрюлька тоже.
На следующий день во время праздничного застолья собралось множество родственников. Все хвалили бабушкино мастерство, потому что бабулины яйца были не только красивы, но вкусны и очень прочны.
Нам с дедкой тоже досталось немало внимания.
На наших тарелках лежало по три выкрашенных в тёмно-зелёный цвет яйца, которые даже без скорлупы радовали взгляд сочным ядрёно-зелёным окрасом.
О «Ё»
Ё – моя самая любимая буква. Потому что это самая первая буква, которую я выучила.
Был у меня журнал, «Весёлые картинки» назывался.
Буквы там были нарисованы в виде человечков. Именно разглядывая их, я запомнила свои первые буквы.
Ё выделялась среди остальных. Она была с "глазками". Её легко было узнать в ряду других – таких строгих и неприступных.
Она заглядывала прямо в душу…
И слова на неё начинались все самые хорошие – ёжик, ёлка, ёршик. Ещё в садике у меня был друг – Ёсик.
Потом запомнилась её сестрёнка – без глазок, но с неё Емеля начинался, а Емеля был хороший и смешной. И енот, тоже начинался на «е».