О…

Ведь на ту пору я уже знала, что священник – это святой человек, а значит, пить ему нельзя. Его поступок вызвал у меня такое сильное возмущение, что даже родственники, мирно распивающие чаи, когда рядом происходит такое безобразие, сделались мне отвратительны.

Я отпросилась гулять.

На улице бурлила весна. Сугробы уже сменились огромными лужами. В другой день я принялась бы измерять их глубину. Но в тот не могла.

Солнечные лучи пряжей медового цвета окутывали дома, заборы, столбы, облака любовались своим отражением в лужах, ветер ластился как щенок, а я бродила по улицам, и окружающая красота возмущала меня. Никак мне не удавалось понять, почему человек лжёт самому великому и всемогущему Богу, и ничего не происходит.

А потом я снова оказалась возле клуба – батюшка стоял на улице, опираясь на забор, и выглядело это так, как будто он стоит на попавшем в шторм корабле, тогда как вокруг царил полный покой.

«Пьяница!» – закричала я, не выдержав вскипевшего во мне гнева.

Батюшка оторвал взгляд от земли и посмотрел на меня – глаза у него были совершенно белые, пустые и страшные.

«Не пил я, девочка», – проговорил он еле слышно, с силой выталкивая из себя каждый слог.

«Врёте…» – я подошла совсем близко, чтобы лучше слышать его.

«Матушка у меня умерла. Не пил я…» – сказал он так, что я сразу поверила, и пошёл в другую от меня сторону, придерживаясь за стенку клуба.

До самого заката я топталась возле клуба, в надежде снова увидеть батюшку и попросить прощения, но он больше так и не показался.

Вот так я и узнала, что люди бывают пьяными – от горя.

Об одном жалею, что так и не решилась рассказать родственникам, где гуляла допоздна и что узнала.

Об уродстве

В нашем доме собак всегда было много. Чуть больше, чем у других деревенских, потому что отец толк в лайках знал, и много лет их разводил. Но мне всегда хотелось иметь свою, чтобы она выбрала хозяйкой именно меня.

– Держи, дочь! Вот тебе пёс, – объявил отец, вытаскивая из-за пазухи серое и скулящее существо. Несколько минут я молча смотрела на маленького уродца. Первое, что бросалось в глаза – непомерно большие передние лапы, вывернутые так, что получалась буква «о». Огромная круглая голова и тревожные глаза цвета кедровых орехов – назвать это убожище щенком получалось только с большой натяжкой. Даже цвет шерсти и тот – неладный, такой же, как у свинцовых бляшек – из них мальчишки делали грузила на удочки.

Чудовище немедленно сделало жёлтую лужу размером больше себя и противно заскулило.

– Ну вот! Напрудил! – объявил отец. – Вытирай давай, и корми питомца.

Так называемый питомец не ел, а жрал – хватал суп из миски, будто его неделю не кормили. Наелся так, что пузо превратилось в уродливо раздутый бурдюк, и принялся скулить. И, прежде чем я сообразила, в чём дело – нагадил.

Так и началась моя каторга. Мне приходилось кормить его пять раз в день, а убирать ещё чаще.

– Он наполовину волк, должен жить на улице, – заявил отец, оставив без ответа мой вопрос: «Зачем мне этот кошмар на ножках?».

Чтобы его не обижали взрослые собаки, и он не замёрз – на улице стоял февраль, а февраль в Сибири лютая зима – щенка поселили на сеновале, выгородили закуток. Мне приходилось пять раз в день забираться по ледяной лестнице и кормить нежеланного питомца. Каждое утро, спросонья, на холоде и в потёмках карабкаясь наверх, я втайне надеялась, что ночью он замёрз.

Но щенок не только не умирал, но даже рос, становясь всё уродливее и уродливее, хотя мне казалось, что это невозможно.

Когда я возвращалась из школы, он уже сидел на самом краю сеновала и непрерывно скулил. Замолкал, только когда получал еду. Меня гнали к нему с кормёжкой, едва я успевала забросить портфель в дом. Как только еда в миске заканчивалась, а заканчивалась она в любом случае, потому что он ел до тех пор, пока хоть что-то было, скулёж начинался снова.

Пару раз он падал с сеновала, и с каждым падением я надеялась, что это всё…

Назло всем, кто его недолюбливал, он всё-таки вырос. Неприглядный щенок превратился в довольно безобразную собаку. Холкой ниже моего колена, но зато в груди шире отца. Лапы так и остались кривыми, хотя и не так сильно, от благородства лаек ему достались торчащие уши и хвост колечком.

Конец ознакомительного фрагмента.