Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Помыкевич. Это ты, Милена, про Дзуня?

Помыкевичева. А хотя бы...

Помыкевич. Тогда лучше ищи этого развлечения в обществе Рыпця или Пыпця!

Помыкевичева. Опять ваша ревность! И как вам дале­ко, доктор, до этого Дзуня, как вам далеко, доктор! Если бы у вас хотя бы крупица той амбиции, что у него, вы бы давно уже были депутатом.

Помыкевич. Депутатом? И с тобой Дзуня говорил об этом?

Помыкевичева. Могу ему только быть благодарной за то, что, уважая и сочувствуя мне, иногда он думает и о тебе!

Помыкевич. Ах, какой рыцарь благородный! Интересно все же: только ли с тобой он думает обо мне?

Помыкевичева. А вы полагали?

Пауза.

Нет слов, которыми можно было бы выразить всю глубину презрения к такому, как вы, толстокожему человеку. Меня бес­конечно удивляет, что вам удалось найти особу, которая за плохонькие чулочки...

Помыкевич. К ч-ч-ч-ч...

Вбегает с правой стороны Рыпця; высокий, волосы проволокой, глаза бегающие, галстук пестрой бабочкой.

ч-ч-чему?..

Рыпця. На защиту обиженной женщины, о которой уже Бебель в своем гениальном...

Входит Пыпця; низкого роста, голова мышиная, ноги куриные.

Пыпця. Дорогой товарищ и приятель! Никак нельзя таким невыдержанным способом подходить к общественным явлениям. Вот! Никаких там гениальностей не может быть, и ваш подход к решению вопроса по существу романтический, оппортунисти­ческий. Так же нельзя... Романтик вы опасный, дорогой товарищ и приятель! Вот!

Рыпця. Позвольте, товарищ! Насколько я себе припоми­наю, президент украинского государства Петровский на заседа­нии украинского парламента двадцать пятого апреля тысяча девятьсот двадцать четвертого года заявил: «Если бы...»

Пыпця. Какую вы чепуху несете, дорогой товарищ и приятель! Что значит это «если бы»? Не мог товарищ Петровский этого сказать, ибо «если бы» марксисту нельзя никак применять. Вот! Нет никакого «если бы», слово это романтическое, оппорту­нистическое, невыдержанное. Никак вам, дорогой товарищ и приятель, и шагу нельзя ступить, чтобы не попасть в сугубо романтический уклон. Вот! А то как было, когда я четыре года в тюрьме сидел...

Помыкевичева. Господин Пыпця не в худшей ли, чем я теперь, тюрьме?

Рыпця. Милостивая госпожа, мы сочувствуем и...

Помыкевич. Ч-ч-что?

Рыпця. И протестуем...

Помыкевичева. Оставьте, господа редакторы! Каждый культурный человек независимо от убеждений может тут только презрительно пожать плечами.

Рыпця и Пыпця с презрением пожимают плечами.

Прошу ко мне, господа редакторы!

Помыкевичева и Рыпця выходят.

Пыпця. Каждый культурный человек независимо от социального происхождения...

Помыкевич. Кикимора!

Пауза.

Пыпця. Рр-романтик! (Выбегает.)

Помыкевич (стал перед трезубцем). Боже великий, единый...

Звонок телефона.

Алло! Секретариат партии Национального освобождения? Да! Мое почтение и уважение! Кто? Господин меценат Громицкий? Мое почтение! С уважением, господин сенатор! Горячо благода­рю! Моя женушка? Благодарю. Как нельзя лучше, как нельзя лучше, господин сенатор. Пожалуйста. Благодарю. Действитель­но неоценимая жена и общественница. Митинг? Где? В Гори- славе? Ага, да, завтра. Да, мне говорил о нем отец Румега. Хорошо, господин сенатор, мой конципиент опять поедет. Да, действительно талантливый и энергичный человек. Конечно, не может быть сомнений в том, что среди нашей нации немало таких сынов, господин сенатор. Пожалуйста. Новые зверства красных? Несчастные сорок миллионов! Что вы? Из детей мыло? А как, господин сенатор, режут спервоначалу или душат? Живьем варят! Вот как... Ох, какой ужас!.. И, наверное, украинские дети?.. Я так и думал — грязная работа Москвы. Что, извините?.. Ну, еще бы перед всем культурным миром. Да, немедленно. В воскресенье у нас большой обед, вот и запротестуем. Сам отредактирую. Очень хорошо, разумеется, обязанность. Нацио­нальная обязанность. Очень прошу.

Входит Леся.

С уважением, мое почтение, приятного аппетита. (Лесе.) Вы ч-что-то засиделись в суде, моя дорогая.

Леся. Меня встретил господин меценат Головастик, и я не могла так скоро с ним расстаться.

Помыкевич. О ч-чем же вы разговаривали с ним?

Леся. Он спрашивал о моем здоровье, а также о том, как живете вы и пани.

Помыкевич. Благодарю. И еще о чем?

Леся. Спросил, почему у меня старомодные туфли.

Помыкевич. Что же он нашел в них старомодного?

Леся. Обещал сто злотых в месяц и двухнедельный отпуск.

Помыкевич. Сто злотых... Да, я и сам замечаю, что туфли не совсем модные. А ты, Леся, не слушай, что тебе на улице говорят разные меценаты. Они хотят лишь...

Леся. Господин меценат, неужели я должна их остере­гаться?

Помыкевич. Ну, нет, я просто так... Большевики уже вылавливают детей и варят из них мыло.

Леся. Я ведь, господин меценат, не ребенок...

Помыкевич. Женщина, миленькая, остается ребенком, пока сама детей не имеет. А ты еще такая маленькая, бедная сиротка, ч-что трудно тебя не пожалеть, не приласкать. (Обни­мает ее.)

Леся. Господин меценат, вы еще вчера вечером... Ваша жена может войти...

Помыкевич. И не такую, дорогая Леся, оставил бы я ради тебя, да, видишь ли, мне надо всерьез подумать и о тебе!

Леся. Господин меценат, я не хочу к меценату Головас­тику!

Помыкевич. Это из-за Дзуни? Леся. Я... тут привыкла... господин меценат, эти туфли еще совсем хорошие...

Помыкевич. Успокойся, дитя мое! Я никогда не отдам тебя на съедение Головастикам. Им бы только... Вот что, Леся, я считаю своей моральной обязанностью подумать о твоем будущем. Не будешь же ты всю жизнь на машинке стучать.

Леся. Господин меценат, я, кажется, довольно хорошо на машинке пишу...

Помыкевич. Это я признаю, моя дорогая, но ты, Леся, создана для того, чтобы быть госпожой.

Леся. Госпожой?

Помыкевич. Конечно, миленькая. Неужели это тебе никогда не приходило в голову?

Леся. Когда я была маленькой, иногда и приходило такое в голову, но я боялась, что не удастся и...

Помыкевич. И что?

Леся. Ив тюрьму посадят.

Помыкевич. Ха-ха-ха! А отец Румега, по-твоему, сидел уже в тюрьме?

Леся. Я отца Румегу не хотела оскорбить.

Помыкевич. Ха-ха-ха! Леся, голубушка, а если бы отец Румега отписал бы тебе свое имение? Ч-ч-что бы тогда ты сказала?

Леся. Тогда бы я боялась его.

Помыкевич. Ты не веришь в доброе сердце Румеги, в его пастырское сердце?

Леся. У отца Румеги, кажется, жена...

Помыкевич. Верно, но что из этого, что жена, но... знаешь, ну как бы тебе сказать... бездетная. А отец Румега хочет иметь ребенка, страсть как хочет...