Обезьяна на мачте
Шрифт:
Закурив, Черкасов продолжал:
— Вначале все старания Ерофеева были напрасными. Правда, если ко всем Муська относилась ровно и независимо, то кока отличала, питала к нему особую симпатию. Позволяла себя подолгу гладить, мурлыкая от удовольствия. Однако к своим кошачьим обязанностям не приступала. Не той, видно, породы, благородных кровей. А может, у них в Сингапуре кошки совсем для другого дела были предназначены. Пробовали ее натаскивать как охотничью собаку. Подносили дохлую крысу, но она от нее с отвращением отворачивалась. Так, наверное, и жила бы Муська до прихода в Кронштадт, но тут на свою беду проявили инициативу сами крысы…
С интересом мы слушали, как, все более увлекаясь, рассказывал наш артиллерист о Муське. И хотя я, к примеру, и наполовину не верил в то, что он говорил, но слушал тоже с удовольствием.
— Да, так вот, — продолжал Черкасов, — проявили, значит, они
Было это уже после отхода ко сну. Матрос чистил на камбузе котел, готовя его к завтрашнему дню. Муська в полумраке дежурного света хрустела косточками, оставшимися от ужина, как вдруг на кафельном полу камбуза появились пять больших крыс. Муська, завидя пришельцев, изогнулась в дугу, ее блестящая шерсть стала дыбом. Одна из крыс с писком бросилась на кошечку. Не успел матрос выбраться из котла, чтобы прийти на помощь Муське, как нападавшая крыса уже лежала бездыханная. Тогда остальные крысы напали на Муську разом. Уворачиваясь от укусов, Муська молнией бросалась то на одну, то на другую. Через несколько секунд все было кончено. На полу лежали распростертые тела задушенных тварей. А Муська спокойно стала вылизывать свою нежную шерстку, словно не замечая лежащих вокруг мертвых врагов.
Наутро о битве в камбузе знал весь экипаж. Причем сражение с каждой минутой обрастало все новыми и новыми подробностями. Уже говорили, что на Муську напали чуть ли не сто крыс, что она ранена. Доктор корабля старший лейтенант Мочалов принес в каюту Киселева бинты и зеленку, чтобы оказать ей помощь. Однако с удивлением увидел в каюте интенданта совершенно невредимую, лакающую из блюдца молоко Муську.
С этого дня кок Ерофеев никогда больше не жаловался старпому на визиты крыс в провизионку. Пропали они куда-то. Может, ушли в трюм, почувствовав силу Муськи.
Были, конечно, среди матросов и недовольные: Муська лишила их возможности заработать внеочередной отпуск. Но она этого не знала. Муська свое кошачье дело выполнила на «отлично» и теперь, к удовольствию матросов, как оглашенная бегала и прыгала на палубе, играла с ними, повиливая своим хорошеньким хвостиком.
Особенно доволен был наш старпом, капитан третьего ранга Злобин. Для него главное на корабле — порядок. И тот, кто его поддерживает, для него лучший друг. Таким другом стала для него и Муська. Правда, кок Ерофеев иногда все же ворчал на кошку, когда с камбуза пропадали куски жаркого. И если раньше пропажу он списывал на счет крыс, то теперь было ясно, что это проделки Муськи. Но немного поворчав, он тут же отходил. Ведь кошка есть кошка.
Прошло несколько месяцев. «Океан» бросил якорь на Большом рейде Кронштадта. И когда на корабле узнали, что съезжающий на берег Михаил Киселев намеревается забрать с собой Муську, чтобы отвезти домой в Ленинград, и офицеры, и матросы стали просить его не делать этого. Но Киселев был непреклонен.
— Хватит, Муська навела порядок на корабле, теперь пусть наводит его дома. Да и дочка ждет ее с нетерпением, она из моих писем знает о ней.
Провожать Муську вышли все свободные от вахты. А Епофеев, погладив на прощание свою любимицу, даже прослезился.
На корабле долго помнили Муську, и когда прибывало молодое пополнение, матросы-старожилы им рассказывали о необыкновенной кошке, плававшей на «Океане». А офицеры часто спрашивали интенданта, как живется маленькой героине в домашних условиях. Миша Киселев обычно с улыбкой отвечал:
— А что ей сделается? Живет себе и вспоминает о корабельных приключениях.
Артиллерист закончил свой рассказ.
— И все же, — как бы подвел итог Коленька, — эта кошка была необыкновенная. Одно слово — сингапурская. А наша на корабле не выживет.
С ним никто не стал спорить.
Тур Хейердал
На "Кон-Тики" с попугаем и Юханнесом
Если вы пускаетесь в плавание по океану на деревянном плоту с попугаем и пятью спутниками, то раньше или позже неизбежно случится следующее: одним прекрасным утром вы проснетесь в океане, выспавшись, быть может, лучше обычного, и начнете думать о том, как вы тут очутились.
Мы больше не испытывали прежнего почтения к волнам и океану. Мы знали их, знали, чего можем ждать от них, находясь на плоту. Даже акула стала для нас повседневностью.
В
наших отношениях с акулами мы в конце концов дошли до такой фамильярности, что стали таскать их за хвост. Таскать животных за хвост считается не слишком интересным видом спорта, но это объясняется, пожалуй, тем, что никто не проделывал таких фокусов с акулами. На самом деле, это увлекательный спорт.Для того чтобы хватить акулу за хвост, мы должны были сначала предложить ей какой-нибудь действительно лакомый кусок. Чтобы заполучить его, она готова высунуть голову из воды. Обычно пища ей предлагалась в танцующем мешке. Кормить акулу прямо из рук вовсе не забавно. Если из рук кормят собак или ручных медведей, они впиваются зубами в мясо и начинают рвать и терзать его, пока не откусят кусочка или не захватят весь кусок. Но если вы держите на безопасном расстоянии от головы акулы большую золотую макрель, то акула подпрыгивает, щелкает челюстями, и, хотя вы не чувствуете никакого рывка, половина макрели внезапно исчезает, и вы остаетесь сидеть с хвостом в руках. Нам стоило большого труда ножом разрезать золотую макрель на две части, а акула за какую-нибудь долю секунды еле заметным быстрым движением вбок своих челюстей с треугольными пилообразными зубами перерезала, как машинкой для резания колбасы, спинной хребет. Когда акула спокойно поворачивалась, чтобы скрыться в глубине, ее хвост колыхался над поверхностью воды, и тогда его легко было схватить. Кожа акулы на ощупь напоминает наждачную бумагу, а с нижней стороны кончика ее хвоста имеется углубление — по-видимому, для того, чтобы можно было как следует ухватиться. Если нам удавалось вцепиться в хвост в этом месте, то хватка оказывалась достаточно прочной. Затем, прежде чем акула приходила в себя, нужно было сильно рвануть и вытащить хвост акулы как можно дальше, прижав его к бревнам. Секунду или две акула ничего не соображала, а затем начинала извиваться передней частью туловища и рваться, но довольно вяло, так как без помощи хвоста она не может развить никакой скорости. Остальные плавники служат только для сохранения равновесия и в качестве руля. После нескольких безнадежных рывков, во время которых наша задача сводилась к тому, чтобы не выпустить хвоста, ошеломленная акула падала духом и становилась совершенно пассивной; так как свободно перемещающийся желудок начинал опускаться в сторону головы, то в конце концов акула впадала в состояние полного паралича. Как только акула затихала и неподвижно повисала, ожидая дальнейших событий, наступал момент, когда нужно было тащить ее изо всех сил.
Когда акула попадала к нам на палубу, наш попугай приходил в большое волнение. Он торопливо выскакивал из бамбуковой каюты и с бешеной скоростью взбирался по стене, пока не оказывался на безопасном наблюдательном пункте — на крыше из пальмовых листьев; там он сидел, покачивая головой, или же бегал взад и вперед вдоль конька крыши, крича от возбуждения. Он уже давно стал прекрасным моряком и всегда был полон юмора и веселья. Мы считали, что нас на плоту семеро — шестеро людей и зеленый попугай.
На корме в маленькой дырке у колоды для рулевого весла поселился один краб, названный нами Юханнесом, который был совершенно ручным. Вместе с попугаем, всеобщим нашим любимцем, краб Юханнес также входил в нашу компанию на плоту. Если вахтенный, сидя в солнечный день за рулем спиною к каюте, не видел рядом с собой Юханнеса, он чувствовал себя крайне одиноким среди широкого простора синего океана. В то время как другие маленькие крабы испуганно удирали и прятались, как тараканы на обыкновенном корабле, Юханнес, не таясь, сидел перед своей дверью, выпучив глаза, ожидая смены вахты. Каждый выходивший на вахту приносил крошки галет или кусочек рыбы для Юханнеса, и достаточно было нагнуться над его норой, чтобы он немедленно появлялся на пороге и протягивал лапку. Он клешнями подбирал крошки с наших пальцев, убегал обратно в норку и, сидя внизу у выхода, пережевывал пищу, как школьник, который напихал себе полный рот.
Холоднокровному крабу Юханнесу приходилось все-таки довольствоваться тем, что его признавали не вполне полноправным компаньоном.
По ночам попугай забирался в клетку, которая находилась под крышей каюты, но днем он важно разгуливал по палубе или висел на вантах и штагах, проделывая самые изумительные акробатические упражнения. Вначале на штагах и вантах у нас были тендеры, но от них перетирались веревки, и мы заменили их обыкновенными морскими узлами. Когда штаги и ванты от действия солнца и ветра вытянулись и стали провисать, нам всем пришлось взяться за укрепление тяжелых, как железо, мачт из мангрового дерева, которые все больше и больше наклонялись и грозили запутаться в снастях и в конце концов упасть. В самый критический момент, когда мы изо всех сил тянули, попугай принялся кричать своим резким голосом: