Обезьяна приходит за своим черепом

— Потому что старших научных сотрудников профессор от работы отрывать не пожелал? — спросил понимающе и даже сочувственно Гарднер.

«Но почему это так его интересует? — подумал Ганка. — Неужели он не знал этого раньше от самого Курцера?» И вдруг понял, что именно от самого-то Курцера Гарднер никогда этого не узнает. Не такая это история, чтобы о ней можно было рассказывать всем, а тем более Гарднеру: ведь он именно и радуется потому, что поймал Курцера на какой-то лжи. Наверное, тот выдавал себя за главного сотрудника института, чуть ли не руководителя, родственника, друга и правую руку знаменитого профессора Мезонье, а на поверку оказывается, что он был младшим сотрудником, — может быть, самым младшим из всех! Что он употреблялся для каких-то разведывательных работ и только тогда, когда все остальные были в разгоне, а то, возможно, его не послали бы и на эти... как их там?., разведывательные раскопки.

«Подбирает материал», — подумал Ганка и уже совсем иным тоном — даже некоторая лёгкая фамильярность звучала в нём — продолжал:

— Раскопки надо было сделать небольшие и недалеко, пятьсот — шестьсот километров от института. Господин Курцер поехал и провёл там десять дней. Это, знаете, очень мало — десять дней, тут требуется совсем особая техника раскопок, с учётом всех геологических слоёв и мест находок. Профессору он сказал, что ничего им не обнаружено, так, есть какие-то кости, но совсем не на той глубине и не такие, как предполагалось вначале. Профессор не стал их и смотреть. Потом прошло недели две, Курцер уехал куда-то на летние каникулы и оттуда прислал свою статью в газету «Вечерний обозреватель» о том, что им найдены останки человека новой ископаемой расы, жившей в третичную эпоху, обнаруженные в таких-то слоях, при таких-то и таких-то обстоятельствах, — подробности я даже, право, и не помню.

— Неважно, — сказал Гарднер. Он слушал с большим вниманием и временами отмечал что-то на полоске бумаги. — Что произошло потом?

— А потом произошло вот что. Профессор немедленно написал Курцеру письмо, требуя, чтобы он приехал, привёз ему останки этого, как он его называл, эоантропа. В газете был помещён снимок — челюсть, часть черепной коробки и четыре зуба. Курцер приехал, привёз ему кости, и тут оказалось...

Ганка остановился и посмотрел на Гарднера. Тот сидел неподвижно, положив обе руки на стол, и смотрел на Ганку. Глаза у него поблёскивали.

— Да! И что же оказалось?

— Оказалось, что эта находка сделана в стенах института.

— В стенах института? — спросил Гарднер. — Как же это так?

— Оказывается, Курцер нашёл в одном из шкафов челюсть шимпанзе, которая пролежала в земле много времени, в другом шкафу отыскал древний череп из курганного погребения, то есть тоже ископаемый, но принадлежащий современному человеку, отделил от него часть черепного свода и составил их вместе.

— Так, — сказал Гарднер и дотронулся до карандаша. — Дальше!

— А дальше — профессор просто-напросто выбросил Курцера вместе с его костями. Кажется, даже замахнулся на него палкой.

— О! Палкой? — с уважением переспросил Гарднер. — Вот как!

— Да, кажется, мне так именно рассказывала мадам Мезонье. Впрочем, не знаю... Но, во всяком случае, скандал был большой. Курцер много лет скитался по свету, работал в каких-то бульварных газетах, пока он наконец... — Он вовремя остановился: совершенно незачем было обострять отношения.

— Да! — Гарднер записал на полоске бумаги несколько строк, обвёл их рамкой и положил карандаш. — Значит, на эту историю вы и намекали в своей статье? — сказал он тем же тоном, что и начал, показывая этим, что разговор окончен и начался допрос.

«Пока всё идёт хорошо», — подумал Ганка и почувствовал какое-то смутное томление, как будто после спокойной и строгой безнадёжности промелькнула какая-то надежда, и он на миг поверил в неё.

Гарднер перегнул бумажную полоску вдвое и положил на неё карандаш.

— Теперь поговорим о вас, — сказал он. — Предупреждаю, что я хотел бы обойтись без третьей степени. Вы ведь знаете, что такое третья степень?

«Вот оно! — подумал Ганка. — Вот оно самое!»

— Я думаю, мы с вами договоримся быстро. Вы человек культурный и не заставите меня... Ну, одним словом, я хотел бы знать, кто из друзей Гагена сотрудничал в листке «Закованная Европа».

Ганка ошалело смотрел на Гарднера. Он не представлялся, он действительно ничего не мог понять и даже переспросил:

— «Закованная Европа»? Листок «Закованная Европа»?

— Да, да, — повторил Гарднер. — Именно листок «Закованная Европа». А почему это вас так удивляет?

— Во-первых, в листке «Закованная Европа» все статьи были подписаны, а во-вторых... я ведь не пишу в газетах, у меня и слога такого нет... вы, наверное, путаете меня с кем-то другим.

— Ни с кем я вас не путаю, — сказал Гарднер.

Он подошёл к шкафу, отпер его, вынул оттуда толстую папку, полистал и вынул из неё конверт.

— Это ваш почерк? — спросил он. — Узнаёте? Оно написано месяц тому назад к Гагену.

— Да, это моё письмо, — ответил Ганка, тщетно стараясь вспомнить, что же в нём было написано, хотя в то же время твёрдо был уверен, что ничего особенно важного в нём не было, — их отношения с Гагеном никогда не носили характера тесной дружбы.

— Так, — сказал Гарднер. — Для меня понятно ваше молчание. Вы имели связь с редакцией и доставляли ей сведения о зверствах на территории протектората.

— Я? — изумился Ганка совершенно искренне. Он и понятия не имел, откуда и как редакция собирает материал, хотя и читал иногда эти страшные короткие письма на последней странице газеты, под рубрикой «В застенках средней Европы». — Откуда я мог бы...

— Значит, — посмотрел на него Гарднер, — помочь вы нам не хотите?

— В чём помочь?! — крикнул Ганка и вскочил.

— Садитесь! Спокойно! — приказал Гарднер. — Помочь в том, чтобы вы очутились на воле.

— Какой же ценой? — спросил Ганка убито.

— Ну, о цене договоримся, — успокоил его Гарднер. — Да сидите, сидите! Слушайте, доктор, говорю серьёзно, не устраивайте мне больше истерик. Больше одного раза я этого не выношу. Итак, вот. Назовите мне друзей Гагена, немного, ну, двух-трёх человек, и... идите к своим обезьянам. Кстати, передайте привет господину профессору. Ланэ говорит, что я осквернил какой-то его череп... Как его там? Ну? Что у него стоял на столе? Какой-то антропос, кажется?

— Питекантроп! — свирепо сказал Ганка.

— Ага, питекантропос. Ланэ говорил мне...

— Ничего вам не говорил Ланэ, — не выдержал Ганка.

Гарднер, прищурившись, посмотрел ему в лицо.

— Не говорил? Ну а если всё-таки говорил? Конечно, не исключено и то, что я вам и вру. Ганке говорю про Ланэ, а Ланэ — про Ганку. Даже наверное это так. Ну а если на этот раз я всё-таки сказал вам правду? Что тогда? «Какой крах! Какое падение! Какая беда!» — продекламировал он.

Ганка пыхтел, молчал и смотрел на пол.

— Ладно. Оставим пока это. Так вот: назовите две-три фамилии друзей Гагена, но, конечно, живых, не повешенных, — и пожалуйста, я раскрываю двери темницы... Нет ли у Сенеки какой-нибудь подходящей цитаты на этот счёт?