Обида

Николай, пристукнув, поставил тарелки на стол. Ветчина буквально плавала в жидком хрене, а огурцы были наложены в отдельную тарелку грудой. Он снова откинулся на стуле и положил ладони на стол, как пианист перед вступлением. Суета кончилась. Все, что должно произойти теперь, говорил весь его вид, должно свершаться неторопливо и вдумчиво. И Павел Егорович, отметив про себя эту перемену ритма, постарался, как говорится, подладиться в ногу и тоже откинулся на спинку стула.

* * *

Николай тихонько, двумя пальцами, взял стакан.

— За встречу, — сказал Николай.

— За встречу, — сказал Павел Егорович и уже забытым жестом лихо опрокинул свой стакан.

Никогда еще водка с ее запахом, вкусом и видом не доставляла ему такого удовольствия. Никогда еще чебуреки не выглядели так аппетитно и не пахли так оглушающе, до щемления под языком. Он закусил наспех огурчиком, не дожевав его, потянулся за чебуреком и впился в его горячий хрустящий бок. Сок брызнул из углов, и Тихонов, согнав его в одну сторону, стал, причмокивая, высасывать.

Николай поглядывал на него с одобрением, но сам с чебуреками не спешил. Он ел огурцы, макая их в хрен.

— Ты даже не знаешь, как я рад, — сказал Павел Егорович, покончив с первым чебуреком.

Николай согласно кивнул и, почти не нагибаясь и не глядя, протянул свою длинную руку за бутылкой, стоявшей под его стулом.

— Я не гоню, но чтоб было налито, — пояснил он и налил столько, сколько и раньше. — Я не мелочу, на твой взгляд?

— Нормально, — сказал Павел Егорович и снова почувствовал запах водки. В животе у него сделалось тепло, и он впервые оглянулся.

Чебуречная помещалась в старинном доме со сводчатыми потолками, расписанныхми на новый лад — легко и неярко. И можно было сидеть и подолгу разглядывать разные сюжеты. Нарисованные на стенках люди тоже ели и пили.

— Хорошо здесь, — сказал Николай. — Можно посидеть, и не беспокоят.

— Да, хорошо, — согласился Павел Егорович и поглядел на соседей по столику.

* * *

У мужиков, соседей, очевидно сослуживцев, забежавших сюда на минутку после работы, уже иссякло вино. Разговоры, десятки раз уже проговоренные, потихоньку затухали. Мужики к тому времени, когда подошли наши друзья, находились, говоря образно, на перепутье: оставаться было вроде незачем, а расходиться не хотелось; так и витало в воздухе ощущение незавершенности. Но вместе с тем мужики понимали, что, для того чтобы остаться, кому-то из троих нужно бежать в гастроном, а это уже было чревато всякими труднопредвидимыми последствиями. И у всех троих хоть и не было особенного страха перед этими последствиями, но решительности пока тоже не хватало, и потому появление двух друзей, обстоятельность их действий и возбужденность привлекли внимание. Все трое замолчали и стали деликатно, но пристально наблюдать за друзьями, и лишь маленький, рыжий, с конопушками на беспокойных коротеньких пальцах, бывший, очевидно, заводилой в этой троице, подмигнул своим и восхищенно покивал в сторону новеньких, вполне одобряя все, что они делают.

И так как все сидящие за столом прекрасно понимали друг друга, то молчание как-то стало общим молчанием, будто сидят все за общим столом, давно знают друг друга, и сейчас у них лишь пауза между закусками и достаточно чьей-то новой реплики, чтобы общая беседа вспыхнула с прежней силой.

Все забыл Павел Егорович. Он снова был молодым и бесшабашным. Он чувствовал взгляды соседей и старался держаться молодцевато и уверенно… Как Николай.

— Сколько же мы не виделись? — спросил Павел Егорович и лихо подхватил свой стакан.

— Считай, — сказал Николай и протянул руку за своим стаканом, — ты ушел с завода, как только кончил… Когда это было?

— Диплом… Подожди, диплом я защищал, уже работая в отделе, в институте… А ушел я, когда был на четвертом.

— Ну и считай, — снисходительно улыбнулся Николай, покачивая свой стакан с водкой.

— Пятнадцать лет прошло, — сказал Павел Егорович и сам удивился.

— За это надо выпить! — с воодушевлением определил Николай. — Это будь здоров какой срок! Я имею в виду не за то, что мы не виделись пятнадцать лет, а за то, что встретились.

Он звонко чокнулся с Павлом Егоровичем и одним махом выпил. Рыжий сосед, поймав взгляд Николая, кивнул головой: мол, дело ясное, за это обязательно надо выпить, и опять обернулся к своим за поддержкой. Те вместо ответа полезли за бумажниками. Как-то само собой вышло, что радость старых друзей перекинулась и на них, и если начали они здесь без особого повода, по привычке, то теперь должны, просто обязаны были продолжать. Один из них встал с самоотверженным и решительным видом и вопросительно посмотрел на рыжего. Тот не глядя достал из кармана бумажку, — очевидно, он наизусть знал, где что лежит, — и безмолвно прикрыл глаза, что означало разрешение действовать. Потом коротко бросил:

— Еще по чебурекам?

Уходящий сказал:

— Да.

— Вот почему они не могут здесь продавать? — напористо спросил рыжий, обращаясь прямо к Николаю.

— Коньяк продают, — ответил Николай и саркастически ухмыльнулся, считая, что само слово «коньяк» уже не требует никаких комментариев.

— И шампанское, — в тон ему подхватил рыжий и повернулся к оставшемуся товарищу за поддержкой.

— Шампанское, — хохотнул Павел Егорович.

— Ну что, Саня, — ласково сказал рыжий, обращаясь к оставшемуся товарищу, но уже так, будто он обращался от лица всех, — наверное, пора брать чебуреки, а? Толя сейчас прибежит. — Он говорил не тихим голосом, каким обычно разговаривают между собой люди в присутствии посторонних, а громко, как бы выражая общее мнение.

Николай протянул руку за бутылкой, потом предупредительно, по-особому посмотрел на рыжего и как бы между прочим спросил:

— Какой ваш стаканчик?

— Не надо, не надо, — замахал коротенькими конопатыми руками рыжий и даже со скрежетом отодвинулся от стола, показывая, что он вовсе не для того заговорил с соседями, чтоб ему налили.

— Давай, давай, пока твои ходят, чего так-то сидеть? — сказал Николай. — Хуже нет…

Рыжий выпил с друзьями, но закусывать не стал, неожиданно протянул свою руку через стол к Николаю.

— Юра, — коротко и утвердительно сказал рыжий.

Николай отложил приготовленную вилку с огурцом и, серьезно и долго пожимая конопатую руку, сказал:

— Николай.

Павел Егорович зачем-то незаметно потер ладошку о колено и, дождавшись своей очереди, тоже представился:

— Паша.

— И все-таки, — без всякого перехода начал рыжий Юра, — ну почему им не продавать здесь вино? Коньяком торгуют… Так коньяк я в хороший ресторан пойду пить. Под коньяк нужно рубашку белую надевать и галстук… Разве мы побежали бы в гастроном, если б здесь торговали вином и водкой? Вот раньше в каждой столовой — пожалуйста, сто пятьдесят, двести, и пьяных меньше было.

Еще на улице, когда Павел Егорович узнал Николая, когда встреча, как говорится, состоялась, в его груди что-то мягко и обнадеживающе шевельнулось, и ему хотелось рассказать старинному другу о всех злосчастиях, случившихся в последнее время. И вот теперь, когда он, казалось бы, должен был досадовать на этого рыжего, совершенно постороннего Юру, мешавшего ему высказаться, Павел Егорович ничего не хотел, как только продолжать этот бессмысленный разговор о вине с незнакомым человеком.

<