Обитель
Шрифт:
Глеб обогнул сетку и увидел очертания дома – постояв с несколько секунд, собираясь и решая, он направился к нему. Шаг был осторожным, глаза высматривали ловушки, а уши прислушивались к любому шороху и каждому жужжанию мухи. Он словно притворялся охотником, но в этом жутком лесу он был добычей.
Показалось небольшое озеро. В центре, на островке стоял мрачный двухэтажный дом. Множество мостиков, соединённые между собой, шли с разных сторон берега, и все стремились к островку, но не все его достигали. Многие мостики разрушились, у каких-то часть досок была под водой, а от каких-то остались только гниющие столбики.
Глеб приблизился к воде и осмотрел землю перед мостиком, и по спине поползли мурашки. На влажной почве были очертания узких стоп и резких когтистых следов. Птица явно
Глеб никогда не считал себя трусом, но сейчас он не мог заставить себя встать на первую взбухшую доску мостика. Несколько раз сжав и разжав кулаки, он решился – и, перешагнув птичьи следы, шагнул на мостик.
Доски скрипели, половина проседала. Туман над озером смешивался с дымкой и очертания леса размывались, становясь более жуткими, а дом становился чётче. Двухэтажный, чуть покосившийся, дощатый, старый и тусклый; когда-то он был белым, но сейчас – серо-белый; а крыша была тёмной. Из кирпичной трубы не валил дым, что делало дом ещё менее приветливым.
Мостик, по которому шёл Глеб, был прямым и вёл к крыльцу дома; к нему с разных сторон примыкали другие мостики, или их остатки. Глеб не понимал зачем здесь столько мостиков, и ему не нравилась эта хаотичная небрежность, эта заброшенность и пренебрежение к починке.
Скрип закончился, и Глеб шагнул на берег, поросший травой. Дом казался безжизненным, пустым. Глеб не знал, жива ли девушка, и вообще она ли кричала; не знал, что его ждёт внутри; и он не знал, что его пугает больше – жуткий лес или этот дом.
Крадучись, Глеб приблизился к дому, поднялся по четырём деревянным ступеням; и каждый раз, когда они поскрипывали, он морщился. Он присел на крыльце и смотрел на закрытую двустворчатую дверь с облупившейся белой краской. Справа от двери стояла скамейка, цветочный горшок лежал на боку и часть земли высыпалась; слева от двери стояли: пара ящиков, погашенная свеча на блюдце, а рядом стояло несколько мутно-прозрачных бутылок с непонятной жидкостью, или она стала непонятной из-за прошедших годов. Ещё левее было окно, из которого падал тусклый свет, а створка покачивалась от слабого порыва ветра.
– Ладно, – соскребая храбрость, прошептал Глеб.
Он прокрался мимо двери к открытому окну, взялся за подоконник и заглянул внутрь. Источником света являлась лампочка, которая периодически мигала, словно вздрагивала.
– Электричество? – прошептал Глеб с удивлением.
Внутри дом, как и снаружи, выглядел старым, забытым, ветхим. Под лампой стоял обеденный стол, накрытый на четверых, на тарелках находилась сгнившая еда, в которой едва ли можно было распознать еду; в центре – общие крупные тарелки с едой. Даже мух этот потемневший и гниющий пир не привлекал. У стены стоял буфет с посудой, у другой – два кресла и миска для собаки, а на стене висела большая картина с пейзажем. И было две светлых двери. Одна напротив окна, а вторая – слева.
Глеб прислушался и забрался внутрь дома. Кроме воняющей, но будто остановившей гниение и разложение, еды ничего пугающего в столовой не было. А паутина и пауки казались обыденными.
Глеб прошёл к двери слева, прислушался и повернул округлую многогранную ручку из стекла. Дверь со скрипом открылась, и он заглянул в помещение.
В отличии от столовой, здесь у мух был пир, и их жужжание соревновалось с кряхтением старого холодильника. Неяркий свет лампочки показывал: грязь, пыль, странные высохшие следы на плиточном полу; ободранные обои, хлипкую, старую линию тумб и кухонные шкафчики. На верхней полочке теснились банки с истёршимися надписями, но все они были на английском языке: «Sugar», «Flour», «Cinnamon», «Salt» 5 ; у других баночек не было надписей или они стёрлись. Слева находилось закрытое окно с вялыми шторами; справа – дверь. На тумбах и плите, в мисках и кастрюлях лежали: кишки, желудки, и иные внутренности. На горе грязной потемневшей посуды в раковине валялось копыто. В центре располагался небольшой круглый
стол с некогда белой скатертью – она лежала криво, а один угол свисал ниже остальных. На столе стояли стеклянные банки: в одной были зубы и клыки, в другой – когти. А в миске для салата находилось коричнево-красное месиво чего-то, что было уже не разобрать.5
«Сахар», «Мука», «Корица», «Соль»
Со кривлённым лицом, полным ужасом и отвращением, Глеб закрыл дверь. И выдыхая смрад, направился к другой.
– Пожалуйста, – прошептал он и положил руку на округлую ручку. – Пожалуйста.
Он повернул ручку, но дверь оказалась заперта. Выдыхая, он свесил голову; собрался и вернулся к первой двери.
– Ладно, – прошептал он. – Просто пройди быстро и старайся не смотреть.
Повернув ручку, он задержал дыхание и вошёл в кухню. Не глядя на гниющие внутренности, он по косой прошёл к единственной двери и молился, чтобы она была не заперта. Он взялся за ручку и намеревался её повернуть, как вдруг – по ту сторону послышался скрежет по дереву. Глеба парализовало страхом, а задержанный воздух вышел. Клацающие, иногда царапающие шаги по дощатому полу приближались, а волоски на руках Глеба встали дыбом.
Часто дыша и впадая в панику, Глеб попятился – наткнулся поясницей на столик и банки звякнули друг об друга. Чья-то рука легла на ручку по ту сторону двери, и та скрипнула. Глеб понял, что добежать до столовой он не успеет и, не разворачиваясь, присел – залез под стол и не сводил взгляда с двери, которую было видно наполовину.
Дверь со скрипом открывалась. А Глеб, скрывшись в тени и подтянув к себе ноги, замер и зажал рот рукой.
Дверь открылась. Глаза Глеба расширились, а рука теснее сжала рот. Он видел неестественно длинные худые ноги и торс тела в тёмных брюках длиной до середины голени. Бледная кожа ног сменялась на тёмно-коричневый и вместо стоп были четырёхпалые птичьи лапы: три пальца спереди, один сзади; и у них были длинные скрюченные когти. Длинные худые руки с бледной кожей опускались вдоль тела и были видны тонкие длинные пальцы с чёрными ногтями.
Глеб бы хотел придвинуться к краю столика и выглянуть – увидеть верхнюю часть худого неестественно-вытянутого корпуса, увидеть голову. Но он не стал рисковать – сидел, замерев и сжавшись; а живот часто-часто поднимался и опадал.
Ноги с птичьими стопами пришли в движение – шли клацающими шагами по плиточную полу, а из спины вырастали сложенные тёмно-коричневые совиные крылья. Они опускались подобно подолу, прикрывали тело сзади, а нижние перья иногда касалась плитки кухни. Глеб с ужасом следил за существом, но голова не шевелилась – словно она и шея обратились в каменный лёд.
Существо открыло холодильник, в котором лежали головы различных животных. На верхней полке стояла банка с глазами, вторая – с языками; а контейнер был наполнен чем-то тёмно-красным и овальным. Существо прошло к тумбам, взяло что-то из верхнего шкафчика и вернулось к холодильнику; вязало что-то из контейнера и положило во взятую кастрюльку; взяло лёд из морозильника и засыпало в кастрюльку. И закрыв холодильник, существо медленным клацающим шагом вышло из кухни.
Дверь со скрипом закрылась. Клацающие, иногда царапающие шаги удалялись. А Глеб сидел и не мог пошевелиться. Его разум всё ещё пытался использовать логику, пытался объяснить происходящее, но не мог. Казалось бы, что все те фильмы ужасов, которые Глеб смотрел, должны были подготовить к ужасу в реальности, но они едва справлялись со своей задачей.
Шагов не было слышно с минуту. Глеб выбрался из укрытия. У него возник порыв любопытства, чтобы открыть холодильник и посмотреть, что взяло существо, но не стал, а прошёл к двери. Он долго прислушивался, собирался – повернул ручку и приоткрыл дверь.
Тишина. Будто появление существа было каким-то жутким наваждением.
Из окна слева падал бледный свет ночи и освещал коридор, который тянулся направо. Перед Глебом находился бок лестницы, которая примыкала к стене. В лестнице была невзрачная дверь, вероятно ведущая в подвал. А справа был какой-то источник света.