Обман

Предупреждая жестом руки возможные Маринины возражения, сестра зачастила:

– Вы совершенно не пугайтесь, в этом нет ничего необычного, это вполне частое следствие таких сотрясений, ничего страшного, все восстановится, вам нужен только покой и отдых, витаминчики и режим, все это вы получаете, только не волнуйтесь, все будет в порядке.

– Но я... – начала было Марина и вдруг осеклась. Ее посетила довольно неприятная мысль. Сейчас они думают, что я просто без памяти, а если я скажу, что я не я, они решат, что я сумасшедшая, и начнут лечить всерьез. Точно такая же история случилась с Рахелью в ее любимом сериале. Лучше подождать, пусть все устоится, а потом можно будет что-нибудь придумать, хоть с тем же мужем поговорить, у него вид был вполне разумный. Фразу надо было продолжить, и она ляпнула первое, что пришло в голову: – А в какую аварию?

– В небольшую такую, совсем не страшную аварию, – щебетала медсестра. – Ваша машина врезалась то ли в столб, то ли в дом, я не помню. Никто больше не пострадал, только вы. Вы головой об руль ударились, и еще на груди синяк...

Марина чисто автоматически распахнула халат и заглянула в довольно глубокий вырез рубашки. Действительно, на нижнем краю ребер, справа, темнел здоровенный синяк. Ей на секунду показалось, что она действительно сходит с ума. Этого не могло быть – какая машина? Она и водить не умеет, не говоря уж о самой машине.

– А какая была машина? – слабым голосом спросила она. – То есть, она сильно разбилась? – запоздало попыталась исправить дурацкий вопрос. Хотя какая разница, раз у нее амнезия, она имеет право не знать, на какой машине ездила.

– Ваша машина? – Сестра казалась озадаченной. – Честное слово, я не знаю, какая марка. Но ваш муж говорил, что она разбита совсем несильно, он уже отдал в ремонт, скоро будет готова. Знаете что? Я сейчас ему позвоню, скажу, что вы проснулись, он сразу к вам приедет и все сам расскажет. И, может быть, вы даже сами что-нибудь вспомните. А пока давайте-ка я вас завтраком покормлю.

И перед онемевшей от страха Мариной (час от часу не легче, мало было мужа, теперь еще и машина!), как на скатерти-самобранке, стали появляться какие-то загадочные яства. Уже весь столик был заставлен, а сестра все доставала и доставала из холодильника все новые и новые упаковки в ярких обертках.

– Вот сок апельсиновый, пейте. – Марине в руку был всунут стакан с уже знакомой ярко-оранжевой жидкостью, которую она с удовольствием отпила. – Вот хлеб свежий, маслице. Вам какой икры намазать, черной или красной? А может, колбаски? Вот языковая. Или, хотите, яичко схожу сварю? А вот сыр французский, ваш любимый, муж специально вчера вечером завез. И чай сейчас принесу, кофе нельзя пока. Сколько вам сахара?

Марина окончательно обалдела от всего этого и даже не знала, что сказать. Кроме всего прочего, казалось страшно неудобным есть или даже пробовать все эти вкусности в присутствии сестры. Может быть, надо ее тоже угостить? А с другой стороны, это все чужое, и как тогда?

К счастью, неожиданно встав и извинившись, что надо к другим больным, сестра развеяла эти ее сомнения. Первое время после ее ухода Марина сидела, как сомнамбула, глядя на раскинувшееся перед ней гастрономическое изобилие, но потом природа взяла свое... Она отрезала кусок нежно-розовой, светящейся колбасы, попробовала странный, в голубоватых пятнышках сыр, намазала икрой бутерброд... До чего же все вкусно! А черную икру она вообще до этого ела только один раз в жизни, в детстве...

Классе в пятом их повезли в Москву, в театр. Об этом культпоходе говорилось, наверное, за полгода, все ждали-ждали, собирались-собирались, поехали наконец. Вышли ни свет ни заря, долго-долго тряслись на электричке, мальчишки орали и плевали в окна, потом толкались в метро, потом пришли. Театр был темным и красно-бархатным. Сцены было почти не видно, и о чем спектакль, Марина не очень поняла, зато в перерыве всей толпой они дружно рванули в буфет.

Это была красота. На высоких стойках, в стеклянных блюдах лежало всякое-разное, конфеты, булки и даже бутерброды с копченой колбасой. Все дружно сбились в очередь и потянулись за кошельками. Марина уже подступала к заветному прилавку, как вдруг кто-то за спиной прошептал:

– Ой, надо же, и икра есть!

Марина глянула. На куске хлеба была накручена светло-желтая масляная розочка, рядом лежал ломтик лимона и что-то серовато-блестящее, мелкорассыпчатое. Стоил такой бутерброд пятьдесят копеек – безумно много, если учесть, что за двадцать можно было купить вожделенную копченую колбаску. И тут что-то дернуло ее, и она, в свою очередь протянув важной буфетчице все свои денежки в потной ладошке, гордо и громко сказала:

– А мне – с черной икрой!

Наградой ей были завистливые взгляды одноклассников, минуту она была почти счастлива, но и только. Ее денег хватило в обрез, ни сока, ни шоколадных конфет она не попробовала, а икра оказалась соленой и сухой, хуже селедки. Той хоть наесться можно, а тут – один пшик. Марина долго помнила этот случай, относясь к икре и другим ей подобным благам с недоверием и давней обидой. Впрочем, в ее простой жизни все это, включая ту же икру, встречалось ой как нечасто...

Детство Марины было безрадостным. Мать растила ее одна, отца она никогда в жизни не видела. Жили они в подмосковном Серпухове, мать работала учительницей начальных классов, лишних денег в доме не водилось, Маринке привычны были перешитые из материных юбочки, штопаные колготки и отсутствие каких-либо красивых вещей. Мать много работала, брала в школе дополнительные часы и продленку, а дома все время сидела, согнувшись над столом, проверяя бесконечные тетради. Да и другие вокруг жили не сильно красивее. Колбаса по талонам, огороды с картошкой и редкие, как праздник, поездки в шумную и сытую Москву. Став постарше, она пыталась расспрашивать мать об отце, но та смурнела, отмахивалась рукой и только ниже склоняла голову над тетрадками. Маринке почти исполнилось четырнадцать, когда она догадалась, что мать пьет. Мать пила молча и тихо, по вечерам, не буяня и не рыдая, не заводя себе пьяных компаний, и Маринка даже не испугалась своему открытию – вокруг пили все, это было почти нормальным, а раз в доме тихо... Когда напивались отцы ее подружек, вся улица ходила ходуном.

Мать и умерла так же тихо – во сне. Очевидно, водка попалась некачественная, либо же выпила она слишком много. Марине было пятнадцать лет. Она только-только закончила восьмой класс и собиралась поступать в местное педагогическое училище, которое в свое время закончила и мать. Никаких других вариантов своего дальнейшего жизнеустройства она не рассматривала, о жизни задумывалась мало и совершенно не представляла, как теперь жить одной.

Тогда же от материных подруг на поминках она узнала что-то о своем отце. Студент-москвич, то ли врач, то ли инженер, отбывал практику в их краях, вот и случилось... Оказалось, все эти годы он присылал матери какие-то деньги и даже хотел видеть дочь, но мать из гордости и обиды прогоняла его. Никто не сказал Марине (а может быть, и не знал тогда) ни его имени, ни каких-то координат, но что-то произошло, потому что через две недели после материных похорон в Маринину квартирку позвонила незнакомая пожилая женщина.

– Здравствуй, – сказала она Марине, без спроса проходя в дверь и грузно опускаясь на табуретку. – Я буду твоя бабушка, звать меня Варвара Михайловна, и, похоже, придется нам, хочешь не хочешь, жить теперь с тобой вместе.

Варвара Михайловна увезла Марину в Москву, поселила и ухитрилась прописать в своей квартирке на Шмитовском проезде, оформила опекунство и пенсию. Отца Марина так и не увидела, было там что-то непонятное, он то ли умер, то ли уехал, бабушка – так она научилась звать Варвару – не говорила об этом, отмахиваясь, как в свое время мать.

Марина поступила, как и собиралась, в педагогическое, только московское, училище, закончила его, устроилась в соседнюю школу. Варвара Михайловна после долгих споров заставила ее поступить на вечернее в педагогический институт.

– Образование человека должно быть высшим, – брюзгливо возражала она на все Маринины отговорки и стучала по столу желтым пальцем. – Кроме того, может, тебя там замуж возьмут.

Непонятно, какой из ее аргументов был убедительнее, но Марина в конце концов уступила. И поступила. Очень легко, еще бы, после техникума и с направлением из школы. Специальность выбрала русский язык, не потому, что как-то уж особенно любила, просто математика была еще противней, а по русскому часы потом легче набрать. Замуж она так и не вышла, да и куда там – одни же бабы кругом. И в школе, и в институте, и учителя, и студенты. Сперва Марина переживала из-за этого, старалась, бегала то на танцы, то на вечера в военное училище, а после двадцати пяти как-то уже и привыкла. Бабка Варвара к тому времени умерла, Марина окончила институт и была взрослым самостоятельным человеком с профессией и квартирой.