Обмани меня нежно

– Я бы с удовольствием повесил здесь одну из ваших картин, Зоенька, – шутил директор музея. – Она бы стала украшением коллекции.

Все знали, что никогда этому не бывать. Ни здесь, ни в каком-нибудь другом музее мира не висеть Зоиным картинам. Каретникова это не бренд. Это всего-навсего художник категории 5А, «сложившийся, с творческим потенциалом». То есть еще три-четыре позиции в рейтинге надо бы перешагнуть. До «пользующийся спросом», «востребованный у широкой публики», «имеющий персональные выставки и награды». А это Зое не светило, ведь она писала в стиле, галеристам ныне неинтересном, поэтому ее жалели и чувствовали в ее присутствии неловкость и смущение. И даже невольно отводили глаза. Такой талант, а кто о нем знает? А главное, кто хочет знать? Сейчас каждому есть дело только до себя, время такое.

Георгий Голицын этим и воспользовался. Все получилось так легко, что он и сам не ожидал. Единственной, кто встретил их у дверей хранилища, была Ефросинья Ниловна.

– Как ваши кошки? – спросил он, и Зоя для музейной старушки моментально перестала существовать.

Та взахлеб принялась пересказывать душке Георгию Викторовичу подробности недавней баталии с живодерами.

– Что, все живы? – улыбнулся он.

– Мне удалось вымолить отсрочку. Я теперь занята организацией приюта для бездомных животных, – важно сказала Ефросинья Ниловна.

– Хотите пустить в музее подписной лист? – пошутил он. – Я готов пожертвовать на кошек.

Ефросинья Ниловна отчего-то смутилась.

– Ах, голубчик, если бы вы знали, как это хлопотно, – пожаловалась она. – И материально тоже. Но ведь природа – это святое? И кошки как ее часть. Они нуждаются в нашей защите.

– Вы совершенно правы, – серьезно сказал он, думая о притаившейся за дверью Зое.

– Значит, вы поддерживаете меня в моем решении?

– Абсолютно.

– Спасибо вам, голубчик, – искренне обрадовалась Ефросинья Ниловна. Он так и не понял, чему. Говорил то, что она хотела услышать, только и всего.

– Я еще с вашей матушкой посоветуюсь.

– Да-да, конечно, – машинально ответил он и напомнил: – Я хотел бы поработать над диссертацией.

– Ох, простите! Заболтала я вас! – Ефросинья Ниловна моментально исчезла, а он вошел в хранилище, где ждала Зоя.

– А если меня здесь увидят, как мы это объясним? – шепотом спросила она.

– Предоставь это мне. Спрячу тебя между стеллажами и накрою картинами великих, – пошутил он.

– Я не пролезу. Я толстая.

– Куда ты денешься. Иди сюда, – поманил он и шагнул в пахнущую слежавшейся пылью темноту.

– Сколько здесь всего! – ахнула Зоя и, не удержавшись, чихнула.

– Ну, давай работать.

Для начала он показал ей несколько заранее отобранных по размеру пейзажей и деловито спросил:

– Что сможешь?

– Все. Это что, и в самом деле стоит бешеных денег? – усомнилась Зоя.

– Как раз на передвижников цена невысока. Но я полагаю, что со временем вырастет.

– Тогда зачем они тебе сейчас?

– Так проще, – ответил он, и Зоя кивнула:

– Сделаю.

Она выбрала одну из картин и деловито принялась за работу. Достала заранее приготовленный им холст, кисти, краски и начала набрасывать контуры будущего пейзажа. Зоя моментально схватывала суть, она была гениальным копиистом. Работа ее увлекла.

– У тебя даже лучше получается, – усмехнулся он, заглянув ей через плечо.

– Это, должно быть, одна из ранних работ. И далеко не лучшая. Извини, что я критикую твоего любимого Васильева.

– Ничего.

– Такое ощущение, что картина недоделана.

– Оставь, как есть.

Она кивнула и, макнув колонковую кисть в белила, принялась за облака, а он, чтобы не сидеть без дела, достал папку с диссертацией и уткнулся в свои записи. Время прошло незаметно. Выходили они вместе, и никто их не остановил. В руках у Зои был этюдник, огромная клетчатая папка, в которой лежали ее рисунки. И набросок новой картины в том числе. Разумеется, никто туда не стал заглядывать.

– До свидания, Георгий Викторович, – вежливо сказал ему охранник. И Зое: – До свидания.

Охранник не знал, как ее имя-отчество, Фоминишной же назвать постеснялся. Не солидно, все-таки художница! Он давно уже к ней привык. Мало того, купил когда-то у Фоминишны одну из ее картинок, березку на лесной опушке, в подарок жене. Той очень понравилось. Березка теперь висела у них в большой комнате и долгими зимними вечерами они с женой то и дело бросали на нее взгляд и невольно вздыхали: поскорее бы весна! Березка была, как живая, и майская зелень такая сочная, а воздух так прозрачен и звонок, что хотелось картину понюхать. Вот-вот пахнет клейкими почками и повеет благостным весенним ветерком. Вот ведь что человек-то может! Охранник с уважением покосился на Зою.

Все прошло гладко. Они вышли на улицу и переглянулись. Он на всякий случай глянул через плечо. Ничего не изменилось. Их никто не преследует, у сотрудников музея нет ни тени подозрения, что кто-то замышляет кражу. Здесь так всегда: по-особенному благостно и спокойно.

– Порядок, – сказала Зоя.

– Когда закончишь? – спросил он.

– За дней пять, неделю. Копии я пишу быстро.

Он кивнул.

– Жду твоего звонка. Сколько ты хочешь?

Зоя смутилась.

– Пять тысяч долларов устроит?

– Сумасшедший!

– Ты их честно заработала.

– Я же сказала: сумасшедший.

– Хочешь со мной поссориться?

– Тебе это невыгодно, – хмыкнула Зоя. – Там еще мно-ого картин.

– И все-таки твои картины будут висеть в этом музее! – вдруг рассмеялся он. – Вот подарок нашему директору! Я обязательно добьюсь в следующем году смены экспозиции. Скажу, что передвижников надо бы освежить.

– Попадешься.

– Кто не рискует, тот не живет. Возьми деньги, слышишь?

– Прямо сейчас?

– Нет, когда я ее продам.

– Тогда и поговорим. А сейчас отвези меня куда-нибудь вкусненько поужинать. Соскучилась я по ресторанам. На даче, конечно, хорошо, но чего-то мне хочется эдакого... Как баба беременная, честное слово!

– А ты не беременна?

– Шутишь?

– Почему? – пожал он плечами.

– Не хочу я никаких детей, – вздохнула Зоя. – Хватит меня у мамы. «Зачем я только тебя родила, ду-у-уру...», – передразнила она.

Жора рассмеялся. Тему детей он развивать не хотел, самого родители заклевали. «В сорок лет семьи нет и не будет», – постоянно намекала мама. «Так мне еще и сорока нет, – отшучивался он. – Обещаю, что к тому времени вопрос с детьми решится». Мама только головой качала: оболтус. А на вид такой серьезный. Научный работник!

«Зачем я только тебя родила-а-а....»

Через неделю он без всяких проблем подменил пылящийся в хранилище холст картиной Зои. Отличить их сможет только тщательная экспертиза, которая определит время красочного слоя. Но он не зря крутился возле реставраторов, комплиментами осыпал, коньяком угощал, по ресторанам водил. А одной из них, измученной постоянными изменами мужа и капризами детей женщине, дарил огромные букеты и шоколадные конфеты в элегантных коробках, от чего ее бледные щеки розовели, а на губах появлялась смущенная улыбка. Ему это ничего не стоило, зато она готова была поделиться любыми своими секретами. Его научили, как состарить холст, как обработать специальными составами лежащие на нем масляные краски, чтобы на картине появился налет древности. Теперь написанный Зоей пейзаж выглядит так, будто ему полтора века, не меньше, а новейшее оборудование далеко не всем доступно. Да и нужно ли это кому-нибудь? Кто будет делать экспертизу полотен, пылящихся в запасниках?