Обноженный
Шрифт:
И я откланялся.
Если я правильно понимаю, то посадник пошлёт нынче каких-то шаромыжников меня убивать. Как было сделано с человечком Афанасия. Но это только сдуру — команда у меня большая, встали мы правильно — тишком не подберёшься.
Или попытается спешно восстановить свой «золотой запас» в «закромах родины». Но часть требуемого серебра лежит у меня в багаже. А выдавить недостающее из местных купцов… быстро… когда уже пошёл слушок о… «частичном служебном несоответствии» и вероятных «административно-правовых последствиях»…
Трифон в этих игрищах, похоже, из «приближённых». Не удивлюсь, если он сегодня же
Конан Дойль как-то на пари разослал десяти респектабельным банкирам Лондонского Сити телеграммы с одной фразой: «Всё открылось. Спасайтесь». На следующий день все десять были уже на материке.
Посадник… попрёт железяками в лоб. Но со мной — фиг. Или прижмёт своих — но те… «на материк». Или — сам побежит. Тогда я потрогаю его слуг и подельников. Без «головы» остальные члены… податливее.
Очень мило получается.
Приподнятое настроение требовало новых приключений и впечатлений. А не глянуть ли мне местных достопримечательностей, эту Княгинину горку?
Наняли лодочку и перебрались через озеро.
Довольно крутой песчаный берег. Основной могильник с сотней-другой невысоких курганов в рост человека, остался справа. А прямо перед нами — место последнего упокоения. Не знаю кого, но, вероятно, мужчины — женщинам курганов не насыпали, и точно — язычника. Христиане так не хоронят.
Мы пристали рядом с уже стоявшей у пляжа перед береговым обрывом лодочкой, я потопал наверх по узкой крутой тропинке по склону, постоянно оглядываясь на зацепившегося языком с лодочником Николая. И так, шагая не глядя, вдруг столкнулся со спускавшимся мне навстречу человеком. Толчок был не сильным, но неожиданным. Едва я развернулся на самом краю тропинки над склоном, как получил хлёсткую пощёчину. Пытаясь уклониться, отступил ещё на шаг и… и полетел верх тормашками вниз по склону, через голову…
Ошалело вскочив на четвереньки на склоне, когда кувыркание остановилось, увидел над собой, на тропинке, девушку лет 14, полненькую женщину, лет на десять старше, и пожилого бородатого мужика. Судя по одежде, женщина и мужчина были из слуг, а вот убранство девушки… Она презрительно оглядела меня с высоты тропинки:
— Ходят тут… всякие! Под ноги глядеть не выучился, а туда же. Нет, ты глянь, экий дурень: до мечей нормальных не дорос, так он ножиками хвастает! А носить-то… ума-то нет — на спину вывесил! Бобыня ножеватый. Точно, мозги все вытекли — вон, и косыночка повязана. Экое мурло несуразное, елпырь глуподырый. И как батюшка такую остолбень сюда пускает? Что бельмами лупаешь? Ещё попадёшься мне — велю сечь. Разлямзя пустошная — только плетью ума-то в задницу и вставить. Вон пошёл, дурень.
Я несколько офигел. От упавшего на мои уши филологического богатства.
Отряхиваясь от песка, как собака после купания, я недоумевал всё сильнее: это ж она шла сверху! Видела меня, видела, что я её не вижу. Могла же сказать, крикнуть, просто остановиться… А она… как ледокол атомный… мало того, что с тропинки сшибла, так ещё и обругала. И плетьми драть обещалась. За что?!
Девушка углядела что-то интересное на песчаном пляже и подошла туда со старым слугой, а служанка осталась в начале тропинки, обмахиваясь платочком.
— Э, извиняюсь, не подскажет ли добрая женщина, а кто это? Так это меня так… такими
сильными выражениями?Служанка резко обернулась на мой вопрос, но, окинув взглядом с головы до ног, вдруг начала смеяться. Сперва она пыталась сдерживаться, закрывая рот концами платка, но вскоре бросила это занятие и захохотала во весь голос. Девушка недовольно оглянулась и пошла дальше, к лодочке. А толстушка, не имея сил говорить, тыкала в меня пальцем и сгибалась в поясе.
— Ой, матушка моя! Ой, уморил! Песок-то, песок… Ха-ха-ха…! Гля — изо всех мест! И на ушах… О-хо-хошеньки… И на ресницах… А-ха-ха…!
Это было несколько… обидно. Я угрюмо отряхивался. Потом начал искать глазами свалившуюся шапку. Женщина, несколько приутихшая, ткнула пальцем в сторону:
— Туда вон. Картуз твой тама.
И снова захохотала в голос:
— Ты… так это через голову… ха-ха-ха… а пыль-то столбом во все стороны… о-хо-хо… и на четвереньки — оп! и встал… ой, не могу… будто… ой живот болит… как щеня какая… гав-гав… ой держите меня… в-вид-то… совсем ошалевший… глазками так луп-луп… ой, не могу…
Мне надо бы было обидеться. Типа: а кто тут смеет над «Зверем Лютым» хохотать-смеяться?! А ну всем молчать — покусаю-зарежу! Р-р-р…
Но женщина смеялась так заразительно, так весело… Я представил себя со стороны… стоящим на четвереньках на песчаном склоне, отфыркивающегося и отплёвывающегося от песка… с таким глупым, растерянным видом… И рассмеялся сам.
— И правда — глупый видик был. Лихо она меня. А я и не ожидал. Слушай, а она кто? Ручка у неё… щека до сей поры горит.
— Она-то? Так посадникова дочка, Катенька. А ты и не знал? Ха-ха-ха… А я в няньках при ней. Гапкой кличут. Гапка — туда, Гапка — сюда. А деда нашего зовут…
Стоп! Не фига себе! Факеншит уелбантуренный!
Нейросеть типичная, класс — заурядная, бывшая в употреблении, под названием — «молотилка моя единственная», собрала воедино кучу мелких информационных осколков, разложила их в нужном порядке, и они щёлкнули — сошлись. Почти без зазоров.
«Аналогичный случай был в Бердичеве»… Хотя, правильнее — в русской классической литературе. А какая разница? Главное: аналогия между наблюдаемой и читанной когда-то ситуациями позволяет делать предположения о неизвестных пока связях, заполнять лакуны и обосновано формировать множество возможных исходов.
Прилепив лейбл: «Плавали, знаем» я мог теперь значительно точнее очертить контуры, зафиксировать различия и сузить множество вероятностей.
— Погоди. «Гапка» это по церковному «Агафья»? А «Катенька» полностью будет «Катерина Ивановна»?
Женщина непонимающе смотрела на меня. Ну, конечно, ну это ж все знают!
— И вы сводные сёстры? От разных матерей, от одного отца?
Она хмыкнула.
— Скажешь тоже! Сёстры… Мать моя у боярина робой была. Ну, и принесла меня. После, как он оженился да Катенька родилась — меня к ней приставили. Я — роба, нянька, она — госпожа, боярышня. Какое сестринство? Хотя конечно… родная кровинушка. Одни мы — матери-то у нас у обеих померли. Я с ней — во всюда. На зиму вот в монастырь посылали. Для добронравия научению. И я с ней. А как же? Вот, нынче осенью замуж её выдадут, просватали уже, и я с ней на новое место пойду. В стольный город, в Смоленск. Только, говорят, у жениха у нашего, у казначея городского, житьё не сильно веселое, да и голодновато он прислугу держит…