Обноженный
Шрифт:
Попутно я устроил сам себе небольшую подтанцовку с ограниченным стриптизом: чуть покачиваясь и притоптывая пятками на месте, потянул вверх рубаху у себя на бёдрах.
Тут самое главное — не перестараться, поскольку слишком высоко задирать подол… ну, вы ж понимаете — архитектурные излишества… Так что фас и анфас — чисто коленочки. А вот на траверзах
У меня стройные ножки. Просто факт, имеющий место быть. Мне это как-то… Хвастать тут нечем — не моя заслуга. Какие выросли. Я ими бегаю. Но реакция окружающих… Мои наложницы млеют и балдеют:
— О! Ну зачем мужику такие ноги?!
А я что, выбирал?
Вояки наоборот:
— Как же ты, Ваня, да на прямых-то ногах — в седле-то удержишься?
Задолбали. Сдуру ответил известным афоризмом: «Если у вас кривые ноги — делайте декольте поглубже». Не поняли. Тогда я их на пробежку вывел. На финише, когда дождался переваливающегося со стороны на сторону запыхавшихся Ивашку и Чарджи, сообщил им:
— Проблемы не в ногах, а в головах.
И стал чаще выводить их на кросс. Ноги у них так и не выправились, а вот головам помогло — дышать стали лучше.
Мой здешний визави тоже попытался изобразить кросс. Точнее: спринтера в финишном рывке.
«Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, — и спекся! Подвела меня — ведь я предупреждал! — дыхалка. Пробежал всего два круга и упал — а жалко!».Здесь даже до второго круга не дошло: подвела не дыхалка, а координация движений. С моей помощью.
Низкий старт купчика в направлении моих коленей был «лёгким движением руки» перенаправлен в сторону седобородого держателя. К которому купчина и приложился выпученными губами. Куда-то в низ живота. А лбом — выше. Интересно…
Тиль Уленшпигель как-то встречает трёх толстых монахов. Толстых в талиях и худощавых на лица. Смущённый этим визуальным диссонансом, падает одному из них головой в живот. От чего раздаётся приятный звон золотых монет.
Золото на «Святой Руси» не в ходу, а вот звон — был…
— Ты, ля… ты где? А, вижу. Подь сюда! Лягай! Сюды лягай! Быстро!
Он что — девушку от кобылы не отличает? Зачем лягаться-то? А, понял: «сюды» означает — «на стол». Ну, совсем оборзел! А что говорит по этому поводу русский фольк?
Я растянул концы платка руками в стороны и, пританцовывая, исполнил пару куплетов:
«Мой костёр в тумане светит Искры гаснут на лету Ночью нас никто не встретит Мы простимся на лугу. На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни! Как концы её, с тобою Мы любились в эти дни».«Любились» — как концы шали? Узлом завязывались? Йоги, наверное…
Яша Полонский, прости меня за испорченную рифму, но тут в округе — ни одного моста на сотню вёрст! Прощаться — негде.
После чего мне осталось только завлекательно улыбнуться и томно язычком так… Нет, не надо! Здесь этого
ещё не понимают.Тогда — ещё куплет. С агрессивной тоской и полной оторванностью мозгов в голосе. Типа: а поцелуй меня везде!
«Вспоминай, когда друг-гая, Друг-га милого ль-юбя, Будет песни пе-е-еть, иг-гра-а-ая На коленях у т-теб-бя-я-я».Ча-ча-ча. И обещающе мотнуть головой в сторону темноты окружающей среды.
Задержка у него… Как у Эйнштейна при пролёте на субсветовой скорости. Передоз пива со спиртом — тоже запускает релятивизм.
Купчик нетвёрдо поднялся на ноги, потоптался и… устремился ко мне на грудь. Пришлось поймать — упал бы.
Гос-споди! Да что ж он такое вонючее ел?! И — пил. И — спал. И — надевал!
Слюнявую морду удалось несколько отжать в сторону, после чего морда сообщила, махнув пальцем куда-то себе за спину:
— Дядька мой. Скотник. С нами пойдёт.
Седатый мужик начал выбираться из-за стола. То он — столб изображает, то — телохранителя. Вот это тело с ассиметричной мордой лица… его ещё и хранить?! А кучу свежего дерьма сторожить не пробовали?!
— Трифоныч! А на кой нам скотник? Нет, скотник нам не нужен. Или ты сам уже никак?
— Хто?! Я?! Да я… вот прям счас, прям тута…
— Но-но. Прям тута — не надо. Пойдём-ка, мил дружок, во зелёненький лужок, на травушку, на муравушку, на мягкую постелюшку…
Я потянул повисшего на мне псевдо-самца хомосапиенса. Он пытался одновременно ущипнуть меня за задницу, найти бюст (у меня?!), задрать подол, залезть под платками в отсутствующее декольте, обнять за талию и поцеловать в «уста сахарные». Я мягенько отбивался от этого… вездесуйного и повсеместно липкого, аргументировано повизгивал и похихикивал, утягивая его в темноту заднего двора.
За моей спиной скотник пытался выдвинуться нам вслед, но Ивашка рывком вытащил свою саблю и положил перед ним.
— Ты такое видел?
— Это? Эт што?! Никак — гурда?! Настоящая? Откуда взял?
— Да была, вишь ты, такая история…
И скотник, чуть прижатый Ноготком за плечико, ухватил подсунутую ему кружку, опускаясь на лавку в предвкушении рассказа.
Купчик сперва шёл довольно спокойно, как телок на верёвочке, но когда мы выбрались через калитку на приречный луг, и свежий ветер несколько отрезвил, он начал бормотать всё громче и приставать всё настырнее.
Наконец, он упёрся, как баран:
— Всё, ля, тут, ля.
Он ткнул пальцем в тень у корней развесистый ивы.
— Ты, ля, давай, ля. Раздевайся.
— А серебро?
— У скотника. Мне, ля, батя, ля, денег в руки не даёт. Грызло корявое. Вся мошна, ля, у дядьки. Ты, б…, давай. Сымай с себя всё на х… Б-б-быстро! Мать…
Да кто ж против? Я, многообещающе улыбаясь, развязал поясок и, взглянув ему за спину, встревожено удивился:
— Ой, а хтой-то это к нам с горочки спустился?
— Где?
Что-то меня сегодня на народные песни потянуло. Но следующую строчку из репертуара неверной жены, выпроваживающей своего любовника: «Видать, законный мой идёт» — озвучивать не пришлось. Примитивнейший приём сработал: купчина замедлено, теряя равновесие, развернулся посмотреть назад. А я накинул ему снятый с пояса шнурок на шею и, перекинув из руки в руку кисти на концах, потянул в разные стороны.