Обольсти меня на рассвете

– В этом отеле ты никуда одна ходить не будешь. Это небезопасно.

– Ты прав, – угрюмо сказала она. – Мне бы очень не хотелось, чтобы ко мне кто-нибудь пристал.

Удар достиг цели. Меррипен сжал зубы и бросил на нее злой взгляд, натягивая сюртук.

Как сильно он напоминал ей сейчас того грубого сердитого мальчика, каким был, когда попал в их дом.

– Кев, – сказала она тихо, – мы не можем возобновить нашу дружбу?

– Я по-прежнему остаюсь твоим другом.

– Другом, и все?

– Другом, и все.

Уин не могла удержаться от того, чтобы не бросить взгляд на кровать, на смятые простыни, прикрытые покрывалом, и ее вновь обдало жаром.

Меррипен замер, проследив за направлением ее взгляда.

– Это было ошибкой, – сказал он хрипло. – Мне не следовало… – Он замолчал и громко сглотнул. – У меня… У меня долго не было женщины. Ты оказалась в плохом месте в плохое время.

Никогда и никто так не унижал Уин.

– Хочешь сказать, что с любой женщиной вел бы себя так же?

– Да.

– Я не верю тебе.

– Хочешь – верь, хочешь – нет. – Меррипен прошел к двери и, распахнув ее, осмотрел коридор. В нем было пусто. – Выходи.

– Я хочу остаться. Мне нужно поговорить с тобой.

– Не в моем номере. Не в этот час. – Он ждал. – Я велел тебе выходить.

Последняя фраза была произнесена тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения и привыкшего к тому, что ему безоговорочно подчиняются. Повышать голос он не считал нужным. Уин передернуло от этого тона, но она подчинилась.

Когда Уин подошла к нему, Меррипен поправил капюшон плаща так, чтобы он закрыл ее лицо. Еще раз убедившись в том, что коридор пуст, он вывел ее из номера и закрыл дверь.

Они молчали, пока шли к лестнице в конце коридора. Уин остро чувствовала его ладонь, слегка касавшуюся ее поясницы. Она удивилась, когда на верхней ступеньке он остановил ее.

– Возьми меня под руку.

Она осознала, что он намерен помочь ей спуститься, как делал это, когда она была больна. Лестница была для нее тогда особым испытанием. Все в семье боялись, что она может упасть в обморок, поднимаясь или спускаясь с лестницы. Меррипен часто предпочитал нести ее на руках, чтобы не рисковать.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Теперь я могу делать это самостоятельно.

– Возьми меня под руку, – повторил он, коснувшись ее руки.

Уин раздраженно отдернула руку.

– Я не хочу твоей помощи, я теперь не больна. Хотя, похоже, я больше нравлюсь тебе в роли инвалида.

Уин не могла видеть его лица, но она слышала, как он резко втянул носом воздух. Ей стало стыдно за свою выходку, хотя она и подумала, что, возможно, в ее обвине-88 нии было зерно правды.

Однако Меррипен ничего не ответил. Если она и обидела его, он стойко снес обиду. Они спустились по лестнице по одному и молча.

Уин окончательно запуталась. Она по-разному представляла эту ночь. И среди сотни различных придуманных ею сценариев не было ни одного, отдаленно напоминавшего этот. Она прошла к своему номеру и полезла в карман за ключом.

Меррипен взял из ее руки ключ и открыл дверь.

– Иди и зажги лампу.

Меррипен остановился на пороге, заслоняя собой едва ли не весь проход. Уин подошла к тумбочке, осторожно сняла стеклянный плафон с лампы, зажгла фитиль и опустила плафон на место.

Вставив ключ в замок с внутренней стороны, Меррипен сказал:

– Запри за мной дверь.

Обернувшись к нему, Уин почувствовала, как горло ей сдавил горький смешок.

– Ты ведь помнишь, как мы расстались, верно? Я бросилась тебе на шею. А ты меня отверг. Тогда я думала, что недостаточно здорова для тех отношений, которые хотела иметь с тобой. Думала, что понимаю тебя. Но теперь ничего не понимаю. Потому что сейчас для нас не существует препятствий, чтобы узнать… будет ли нам… сможем ли мы… – В смятении она искала слова, но не могла их найти. – Может, я ошибалась в тех чувствах, которые ты когда-то испытывал ко мне? Ты когда-либо желал меня, Кев?

– Нет. – Голос его был едва слышен. – То была только дружба. И жалость.

Уин побледнела. По щеке потекла горячая слеза.

– Лжец, – сказала она и отвернулась.

Дверь тихо закрылась.

Кев не помнил, как дошел до своего номера. Он пришел в себя, лишь когда обнаружил, что стоит возле своей кровати. Выругавшись сквозь зубы, он опустился на колени, схватил покрывало и зарылся в него лицом.

Он был в аду.

Видит Бог, Уин сгубила его. Он так долго терзался желанием, она снилась ему столько ночей подряд, столько раз, просыпаясь утром, он искал ее подле себя и не находил, что вначале он не поверил, что она была настоящей.

Он думал о чудном лице Уин, о ее нежных губах, о том, как она выгибалась под его ладонями. Она была другой на ощупь – ее тело было гибче, податливее и сильнее. Но дух ее остался прежним, она лучилась добротой и честностью, и этот свет ее всегда пронизывал его до самых глубин души. Как только у него хватило сил не упасть перед ней на колени?

Уин просила его о дружбе. Просила о невозможном. Как мог он отделить нить от безнадежно спутанного клубка своих чувств и предложить ей столь малую часть? Она могла бы и не просить его об этом. Даже в эксцентричном мире Хатауэев некоторые поступки были запрещены.

Кев ничего не мог предложить Уин, кроме неизбежного падения в пропасть. Став женой цыгана, она превратится в парию. Даже Кэм Рохан был способен дать своей жене большее. Он по крайней мере мог обеспечить Амелии безбедное существование. Но у Кева ничего своего не было за душой, не было у него ни воспитания, ни образования, ни полезных связей – ничего, что представляло бы ценность для гаджо. Он был изгоем даже среди своих соплеменников по причинам, которые оставались для него загадкой по сей день. Но в глубине души он знал, что, должно быть, заслужил такое к себе отношение. Склонность к насилию была у него в крови. И зачем такому сокровищу, как Уин Хатауэй, любить того, в ком в любой момент может проснуться жестокий и беспощадный зверь?.. Он должен уберечь ее от себя самого.

Если здоровье позволит ей однажды выйти замуж, то муж ее должен быть джентльменом.

Во всех смыслах этого слова.

Глава 8

Утром Лео познакомился с гувернанткой.

Поппи и Беатрикс писали ему годом раньше, что у них появилась гувернантка. Звали ее мисс Маркс, и им обеим она нравилась, хотя по их описанию трудно было понять, с чего бы им могло понравиться такое во всех смыслах неприятное создание. Они писали, что она худенькая, неразговорчивая и требовательная. Еще они писали, что она помогала не только младшим сестрам, но и всей семье, занять подобающее положение в обществе.