Обольсти меня на рассвете

– Пока да. Ты стал бы возражать, если бы он решил за мной ухаживать?

– Конечно, нет, – пробормотал Меррипен. – Какое право я имею возражать?

– Никакого. Если только ты не заявил права на меня первым, чего ты, разумеется, не сделал.

Она почувствована происходящую в нем внутреннюю борьбу. Логика требовала оставить эту тему, но он не смог справиться с эмоциями.

– Не мне запрещать тебе питаться баландой, если того требует твой аппетит, – процедил он сквозь зубы.

– Это ты доктора Харроу сравниваешь с баландой? – Уин старалась сдержать довольную улыбку. Проявление ревности со стороны Меррипена было для нее приятно. – Уверяю тебя, доктор Харроу совсем не так пресен. Он мужчина с характером.

– Он гаджо – с водянистыми глазами и бледной кожей.

– Он очень привлекателен. И глаза у него вовсе не водянистые.

– Ты позволяла ему целовать себя?

– Кев, мы стоим посреди улицы…

– Так позволяла или нет?

– Один раз, – призналась она и сделала паузу, дав ему переварить информацию. Лицо у Меррипена перекосилось. Он злобно уставился на тротуар. Когда стало очевидно, что он ничего не намерен говорить, Уин добавила: – Это был дружеский поцелуй.

По-прежнему ответной реплики не последовало.

Упрямый буйвол, раздраженно подумала она.

– Он поцеловал меня совсем не так, как целовал ты. – Уин почувствовала, что краснеет. – Мы никогда не делали ничего подобного тому, что мы с тобой… той ночью…

– Я не собираюсь это обсуждать.

– Почему мы можем обсуждать поцелуи доктора Харроу, а твои не можем?

– Потому что мои поцелуи не приведут к тому, чтобы я начал за тобой ухаживать.

Уин было больно. И еще она чувствовала себя озадаченной и разочарованной. Как бы там ни было, она намеревалась заставить Меррипена сказать, почему он не хочет добиваться ее, но не здесь и не сейчас.

– Ну что же, возможно, доктор Харроу и собирается за мной ухаживать. И существует вероятность того, что я не стану ему отказывать, – сказала она, пытаясь придать своему голосу тон прагматичного благоразумия. – В моем возрасте я не имею права несерьезно относиться к перспективе замужества.

– В твоем возрасте? – насмешливо переспросил Меррипен. – Тебе всего двадцать пять.

– Двадцать шесть. Но и в двадцать пять женщина уже считается залежалым товаром. Я потеряла несколько лет – возможно, лучшие свои годы – из-за болезни.

– Ты никогда не была так красива, как сейчас. Только слепец или безумец мог бы не заметить твоей красоты. Любой мужчина нашел бы тебя желанной. – В этих словах, произнесенных недовольным ворчливым тоном, тем не менее чувствовалась искренность. Щеки Уин горели.

– Спасибо, Кев.

Он искоса на нее посмотрел.

– Ты хочешь замуж?

Предательское сердце Уин сладко сжалось, потому что вначале она решила, что он спросит: «Ты хочешь замуж за меня?» Но нет, он всего лишь интересовался ее отношением к браку, рассматривая его в качестве, как сказал бы ее ученый отец, «концептуальной структуры с потенциалом для реализации».

– Да, конечно, – сказала она. – Я хочу детей, которых буду любить. Хочу мужа, с которым мы старели бы вместе. Я хочу иметь свою семью.

– И Харроу говорит, что все это сейчас для тебя возможно?

Уин слишком долго медлила с ответом.

– Да, вполне возможно.

Но Меррипен слишком хорошо ее знал.

– Чего ты мне не договариваешь?

– Я достаточно здорова, чтобы делать все, что мне хочется, – твердо заявила она.

– Что он…

– Я не желаю это обсуждать. У тебя свой список запрещенных тем, у меня – свой.

– Ты понимаешь, что я все равно обо всем узнаю, – тихо сказал Меррипен.

Уин сделала вид, что его не услышала. Она устремила взгляд в сторону парка, который был уже совсем рядом. Глаза ее расширились, когда она заметила нечто, чего не было, когда она уезжала во Францию: громадный павильон из стекла и железа.

– Это и есть Хрустальный дворец? О, должно быть, это он. В жизни он куда красивее, чем на литографиях.

В здании, занимавшем более девяти акров площади, разместилась международная выставка под названием «Великая выставка», где экспонировались произведения искусства и достижения науки. Уин читала о ней во французских газетах, в которых эту выставку сравнивали с новым чудом света.

– Сколько прошло времени с тех пор, как его построили? – спросила она, ускорив шаг и направляясь прямо к зданию.

– И месяца не прошло.

– Ты был внутри? Ты видел экспонаты?

– Был один раз, – сказал Меррипен, улыбаясь ее нетерпению. – И я видел несколько экспонатов, но не все. Чтобы увидеть все, и трех дней будет мало.

– И что ты видел?

– Меня интересовали экспонаты, связанные с механикой, конечно.

– Хотела бы я увидеть хотя бы чуть-чуть, – мечтательно сказала Уин, наблюдая за непрерывным потоком людей, заходящих в здание и выходящих из него. – Ты меня не отведешь туда?

– У тебя не будет времени, чтобы хотя бы что-то посмотреть. Уже почти полдень. Я завтра тебя туда отведу.

– Сейчас. Пожалуйста. – Она нетерпеливо теребила его руку. – Ну, Кев, не говори мне «нет».

Меррипен окинул ее взглядом. Уин он казался таким невозможно красивым, что у нее все внутри сжалось от удовольствия.

– Как я могу сказать тебе «нет»? – тихо спросил он.

И он повел ее к арочному входу в Хрустальный дворец, и заплатил по шиллингу за вход. Уин с благоговением обвела взглядом экспонаты. Выставку промышленных образцов организовал и спонсировал принц Альберт, человек мудрый и мыслящий с перспективой. Вместе с билетами им выдали по маленькой, распечатанной типографским способом карте выставки. Павильон держался на железных колоннах, которых было более тысячи, а стены и потолок состояли из трех тысяч стеклянных панелей. Здание было многоуровневым, и в некоторых местах высота его была такова, что там могли спокойно поместиться взрослые вязы. Всего в павильоне разместилось более ста тысяч экспонатов со всего мира.

Выставка была важным общественным явлением, а не только научным. Она предоставляла возможности заявить о себе всем регионам и всем классам, как высшим, так и низшим, и все под одной крышей, что случалось редко. Люди, одетые и выглядевшие по-разному, толпились внутри здания.

Наиболее презентабельная публика собралась в центральной части Хрустального дворца. Похоже, никого из них не интересовало то, что их окружало.

– Чего ждут эти люди? – спросила Уин.

– Ничего, – ответил Меррипен. – Они здесь лишь затем, чтобы себя показать. Похожую публику я уже видел, когда приходил сюда раньше. Они не осматривают экспонаты. Они просто стоят и позируют.

Уин засмеялась.

– Может, стоит подойти к ним поближе и сделать вид, что мы их разглядываем, или все же лучше пойти посмотреть что-нибудь по-настоящему интересное?

Меррипен протянул ей маленькую карту. Внимательно изучив список экспонатов и их расположение, Уин решительно заявила:

– Ткани и текстиль.

По заполненному людьми стеклянному переходу Меррипен провел ее в зал потрясающих размеров. В воздухе стоял гул от работающих ткацких станков и силовых установок. В центре зала и по периметру висели ковры. От запаха шерсти и краски щипало ноздри. Товары из Киддерминстера, Америки, Испании, Франции, из восточных стран – целая радуга со всевозможными оттенками. Ткани всех мыслимых текстур – плоского плетения, с узелками, ажурные, махровые, вышитые, с позументами… Уин сняла перчатки, ощупывая образцы. Такого богатого выбора тканей она никогда и нигде не видела.