Оборотень
Шрифт:
– Результатов пока мало. Этот маньяк не оставляет следов. Но есть нечто - характерное для всех его преступлений. И я пока не могу понять что? Какая-то нить связывает их, как бусы в единое ожерелье. Мне надо подумать.
– По телефону вам звонили два человека. Я записала фамилии: Юнгов и Шелешев. Оба просили разыскать их по срочному делу. Будете пить чай?
– Буду, - ответил Тероян, снимая телефонную трубку. Сначала он набрал номер Юнгова.
– Завтра, в одиннадцать часов, я сведу тебя с депутатом Марзоновым, сообщил Жора.
– Приезжай к Думе. Узнаешь кое-что интересное про доктора Саддака
– А как в вашей журналистской среде относятся к некоему Гуркину? спросил вдруг Тероян.
– Что это за человек?
– Юрка Гуркин? Из молодежной свистульки? Пронырливый тип, подлец, каких поискать. Вот уж кто полностью оправдывает вторую древнейшую профессию. За доллары мать родную продаст.
– Познакомь меня с ним.
– Зачем тебе это нужно?
– Гуркин - крестный Квазимодо. Именно он первым назвал таким именем маньяка. И поразительно странно, что в трех случаях сам находил пропавших детей. Вернее, оказывался возле них прежде милиции.
– У журналистов - свои секреты, - помолчав, отозвался Юнгов.
– Вряд ли он что-либо расскажет тебе. И послушай, мы кем в конце концов занимаемся Хашиги или Квазимодо?
– Возможно, это одно и то же лицо, - впервые высказал свою версию Тероян. Он взглянул на Глорию, которая поставила перед ним на столик поднос со стаканом чая и бутербродами, а сама присела неподалеку. Кивком головы Тероян поблагодарил ее.
– И вот еще что. Я понимаю, что пресса у нас независимая, но кто все-таки финансирует эту молодежную газету? Не корпорация ли "Абуфихамет"? Так, выясни на всякий случай.
– Хорошо, попробую, - проворчал Жора.
– С тобой не соскучишься.
Второй звонок был Владиславу Шелешеву. Тот, как всегда, говорил кратко и туманно.
– Мотоциклисты объявились, - сказал он.
– Мои ребята нащупали их. Но есть проблема. Завтра вечером мы должны встретиться. Буду ждать тебя у себя.
– Я приеду не один, - ответил Тероян.
– Ну возьми девушку с собой, - согласился понятливый Влад.
– Только не тащи с собой полковника МУРа. Мы встретимся с людьми, которые не любят милицию.
Повесив трубку, Тероян принялся за чай и бутерброды. Глория молча смотрела на него, сложив на коленях руки. Он уже привык к ее присутствию. Но не мог привыкнуть к другому - к меняющейся синеве глаз, к их таинственной глубине. С появлением в квартире Глории - за эти несколько дней - он ощутил, как ускоряется ритм его жизни, как исчезает какая-то апатия и безразличие к своей дальнейшей судьбе. Изнуряющий душу штиль кончался, уступая место предштормовому волнению. Оно захватывало его, заставляло подняться, стряхивало долгое оцепенение, влекло за собой. Тероян понимал, что дело тут не только в расследовании, которое он ведет. Причина кроется в самой девушке, в ее почти мистическом, загадочном облике, словно бы она не была земной женщиной, а обитателем одной из дальних звезд. Будь на ее месте другая, помогал бы он ей так, как сейчас?
– Пользуйтесь моей библиотекой, не стесняйтесь, - произнес Тим, чтобы нарушить молчание.
– Я уже взяла томик Ронгара, - ответила она.
– И даже нашла вашу закладку и подчеркнутые строки.
– Какие же?
– Хотите послушать? Пожалуйста, - и Глория процитировала на память: Презренен этот век, презренен
тот мужчина, кто в плен идет к любви и мнит, что честен мир...– И как на ваш взгляд?
– Тероян немного смутился.
– Ну что же. Век действительно презренен, хотя Ронгар имел в виду иное время. Но достоин ли унижения мужчина, попадающий в любовный плен?
– Здесь несколько другое. Речь идет о человеке самообманывающемся, который считает, что любовь, как и весь мир, честны. Потому он и презренен.
– А разве не так? Разве любовь - обман?
– Почти всегда. Причем один из самых наихудших его видов. Человека завлекают в западню, или он сам послушно идет туда, а потом, как правило, бросают или умирают. Что в сущности одно и то же для любящего сердца.
– Я с вами не согласна. И на моей стороне множество примеров, вы сами их знаете.
– Кто-то все равно умирает первым.
– Мрачная философия. Тогда не надо любить?
– Не надо идти в плен к любви. Терять голову.
– Любовь - плен взаимный и добровольный.
– Взаимообязывающий обман.
– Мне кажется, вы стараетесь изо всех сил, чтобы выглядеть как можно безрадостнее.
– Вы еще слишком молоды, Глория. Не забывайте, что я старше вас лет этак на двадцать.
– А это много или мало?
– кокетливо спросила она, чуть наклонив голову, обжигая его синим пламенем. Разговор становился все более опасным, словно они передвигались по обледеневшей дорожке.
– Достаточно, - отозвался он. Это прозвучало и как ответ на ее вопрос, и как заключительная фраза в беседе. Но Глория не отступала.
– И много ли в вашей жизни было обманутых?
– спросила она.
– Чаще в этом положении оказывался я сам.
– Бедняжка, - пожалела Глория.
– И теперь вы разочарованы.
– Ехидничать не обязательно.
– Я просто стараюсь понять вас.
– Зачем? Я - скучная книга.
– А вот это бывает ясным только на последней странице. Кроме того, вы наговариваете на себя. Да, читать вас нелегко. И, наверное, не каждому по силам. Но тем интереснее.
– Забавно. Похоже, что вы... изучаете меня?
– Но ведь и вы занимаетесь тем же? Разве нет? Почему вы так смотрите на меня?
– Вы правы, Глория, - сознался Тероян.
– Я тоже хочу понять вас. Вы для меня - необъяснимая загадка. Как логическое уравнение, которое надо решить.
– А когда вы найдете ответ... что будет потом?
– Не знаю. Может быть, поезд пойдет дальше, до следующей станции.
– Может быть, остановится. Или сойдет с рельсов.
– Вы угадываете мои мысли.
– А вы мои?
– девушка поднялась.
– Голова разболелась, - добавила она.
– Спокойной ночи.
– Всего доброго, - отозвался Тероян, провожая ее взглядом. Сегодня он также решил лечь пораньше. Разговор с Глорией, их какое-то странное объяснение во взаимном интересе отклонили ход его мыслей, направили их в иное русло, но сейчас он вновь вернулся к тому, о чем думал последние четыре часа. Он искал связь между всеми преступлениями, совершенными Квазимодо. И даже в постели продолжал думать о них, перерабатывая прочитанный в кабинете Карпатова материал. И работа эта, помимо его воли, не оставляла его сознание и во сне.