Оборотная сторона героя

Хохлома прищурился, задумчиво пригладил левой рукой зализанную набок длинную чёрную чёлку, и его внезапно пронзила неприятная догадка – может, этот цыган появился у него в галерее вовсе непроста? И ни в каком художественном училище он вовсе и не учился? Может, он работает на кого-то очень серьёзного? Такого, кто способен походя размазать Хохлому и ещё с десяток ему подобных? Да и продавца оружия он нашёл так быстро, как удастся не всякому профессионалу. Очень всё это подозрительно… Если Лекса заслали, то кто? Зачем? Прознали про его, Хохломы делишки?

Цыган говорит, что ни при чём. Ну, сказать-то можно что угодно, но это не поможет, ведь доказательств нет – ни того, что цыган причастен к пропаже Ломца, ни его невиновности. Хохлома снова покосился на невозмутимого спутника Лекса, он вызывал у него какое-то непонятное беспокойство. Крепкий загорелый мужик со светлыми волосами до плеч оглядывался вокруг с поразительной смесью детского любопытства и звериной настороженности.

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы у Хохломы не ожил сотовый. Звонил Ломец, угрозами и громким матом вынудивший персонал БСМП разрешить ему воспользоваться телефоном в регистратуре. Не сводя взгляда с невозмутимо курящего цыгана, Хохлома выслушал сбивчивую историю оправдывающегося Ломца о том, как вчера вечером большая группа буйных спортсменов-дзюдоистов без причины набросилась на него, когда он тихо-мирно покупал пиво в киоске, и избила и его самого, и ребят, бросившихся к нему на помощь, а потом угнала машину. Скривившись, Хохлома коротко сообщил своему начальнику охраны о его принадлежности к семейству полорогих из подсемейства парнокопытных, попросту говоря, обозвал козлом и бросил трубку. Выходит, Лекс и впрямь ни при чем. Через полчаса Хохлома получил подтверждение, что товар принят, а Гожо – что за товар уплачено. Можно было отмечать успешное завершение сделки, только вот возникшие у Хохломы подозрения насчет цыгана не спешили рассеиваться – несмотря ни на что. Он поглядел на спутника Гожо и, сильно наклонив голову вбок, спросил:

– А зачем ты этого с собой привел, Лекс? Раньше ты один приходил.

Гожо неопределённо пожал плечами.

– Телохранитель?

– Нет, – мотнул головой цыган, – Не телохранитель. Так, приятель.

Хохлома пригладил гладкую чёлку. Может, и не стоит выискивать подставы там, где ее нет, однако…

– Ладно, посидели – и хватит; мы, пожалуй, пойдём, – прервал затянувшуюся паузу Гожо и поднялся. – Было приятно иметь дело.

Хохлома не ответил. Проводил цыгана и его молчаливого спутника задумчивым взглядом и нахмурился – что-то тут всё-таки не так.

* * * Красочное шоу второго тура конкурса МММ оказалось нешуточным испытанием для нервов Арагорна: каждый миг на глаза Алессандре мог попасться либо он, либо Василий. Да и соперницы у девушки оказались серьёзные. Какие бы чувства не владели Арагорном, у него доставало объективности признать, что некоторые из вышедших в полуфинал двадцати конкурсанток составляют его красавице сильную конкуренцию. Например, яркая, с точеной фигурой и обаятельной улыбкой мулатка из Гватемалы или ослепительная белокожая блондинка из ЮАР. Однако в финал Алессандра всё-таки вышла – вместе с отмеченными Арагорном главными соперницами, а также симпатичной австралийкой русских корней и тоненькой большеглазой испанкой. Обрадованный Арагорн захватил заранее приготовленный букет и, немного посомневавшись, позвонил в "Марриотт" и зарезервировал там роскошный номер. Ну, не пригодится – и чёрт с ним. Но зарезервировать стоит. Как говорится, никогда не пророчь себе неудачу Девушка еще не отошла от переживаний конкурса, и радостные эмоции хлестали через край. Увидев Арагорна в холле, Алессандра просияла, порывисто его обняла и воскликнула:

– Я прошла в финал!

– Кто бы сомневался, – улыбнулся Арагорн, с удовольствием обнимая её одной рукой за талию, и вручил букет: – Послезавтра будешь примерять корону.

– Спасибо, очень красивые, – улыбнулась девушка.

– Я рад, что тебе понравилось. Ну что, отмечаем выход в финал?

– Готов меня удивлять? – лукаво прищурилась Алессандра, вспомнив, что сказала ему прошлый раз при прощании.

– Готов, – уверенно отозвался Арагорн.

– И куда идем? Что будем делать?

– Ну, если я скажу тебе сейчас, то тогда сюрприза не будет, так ведь? – чуть усмехнулся Арагорн нетерпению девушки.

…Он попал в десятку – танц-клуб с зажигательной латинской музыкой заставил Алессандру ахнуть от неожиданности:

– Ты танцуешь?

Арагорн придержал ответ, который так и рвался с языка: "Только если меня к этому принуждают". Танцевать он не любил, но умел – родители старались дать сыновьям разностороннее образование, и в школьные годы они с братом чередовали спортивные секции со школой современных и бальных танцев. Хорошо хоть в музыкалку их не записали – да и то вовсе не из-за их с братом нежелания, а по причине качественно просимулированного ими на прослушивании отсутствия голоса и слуха.

– Уж поверь, я тебя сюда привёл не для того, чтобы у бара торчать, – улыбнулся он её изумлению.

– Не ожидала, – честно призналась девушка.

"Да и я, как бы, тоже", – подумал про себя Арагорн. Он бы предпочёл более классический путь – хороший ресторан, ужин при свечах, приглушённая музыка, романтика… Но Алессандра хотела сюрприза. К тому же, во всём свои плюсы – очаровать девушку в танце обычно легче, чем за бокалом вина и столиком с накрахмаленной скатертью.

И вот уже вечер завертелся каруселью цветных огней танцпола, энергией раскованной толпы и всепоглощающим, всепроникающим ритмом музыки, в котором всё ярче блестели глаза, всё откровеннее становились движения и всё намереннее – прикосновения. И когда Арагорн увидел отражение своего пожара в глазах Алессандры, он крепко взял ее за руку, решительно вывел из клуба, усадил в такси и повез в "Марриотт".

И шумная Москва исчезла из их вселенной до самого утра. * * * Едва они вернулись домой к Лексу, девчонка с зелеными глазами немедленно захлопотала над Ахиллом: сменила повязку на плече, принесла еду, выспрашивала картинками и редкими словами, которые извлекала из толстой стопки папирусов, найденной Лексом, не нужно ли ему чего. Словом, старалась предупреждать малейшее желание. Ахилл ловил себя на мысли, что такая забота вызывала у него очень странные ощущения. Непривычные. Он всегда имел дело исключительно с рабынями и пленницами. Те старательно прислуживали ему, выполняли все его прихоти и требования – но не по собственному желанию. Будь их воля, они бы не держались от него подальше, как это делали все свободные женщины – даже окружавший его ореол легенды, который должен был бы возбуждать в них любопытство и желание познакомиться с прославленным героем поближе, не пересиливал страх. Впрочем, Ахилла это никогда особо не заботило. Он видел, как женщины вешаются на шею к куда менее известным воинам, но это его не задевало, не вызывало досады. Он даже и не задумывался о том, что ни одна женщина не приближалась к нему по своей воле – до сей поры. Только в диком неизвестном мире, куда закинул его мстительный Аполлон, грек впервые испытал на себе необычное ощущение от заботы, проявляемой к нему не из-за страха, угроз или безвыходности своего положения, а совершенно искренне, по собственному желанию. Сначала старик у леса, теперь вот эта девчонка. И ещё её брат со своим участием и обещанием помочь ему вернуться домой… Лекс попросил у него слово, что он не будет никого убивать, и он, Ахилл, неукротимый и яростный герой греческой армии, – немыслимое дело! – дал ему это слово. Воистину, безумный мир! Безумные люди. И он тоже становится здесь безумцем… Однако хоть Ахилл мало что понимал в окружающем его мире, чутьё, отточенное во многих битвах, чутьё, благодаря которому он ввязывался в смертельные для любого другого поединки и выходил из них живым, чутьё, обеспечившее ему легенду о неуязвимости, едва не выло от ощущения нависшей над ним опасности. Только вот грек не мог понять, что же ему грозит – ведь со всех сторон его окружили заботой. Ахилл не был склонен к тщательному наблюдению и анализу происходящего вокруг. Мир был прост и делился на две стороны, граница которых проходила как раз по острию его меча: по одну сторону – друзья, по другую – враги. Но, видимо, жизнь в постоянной настороженности в неизвестном ему мире заставляла его обращать внимание на вещи, которые раньше он просто игнорировал. Ахилл заметил, что дом Лекса был переполнен людьми, что все они были взволнованы. Он видел, как напряжена ухаживающая за ним девчонка. Он слышал громкие, возбуждённые мужские голоса, доносящиеся из-за стены. Наконец, он ловил на себе взгляды набившихся в жилище Лекса незнакомцев, и взгляды эти часто были угрюмыми и подозрительными. Там, в привычном ему мире, если люди и смотрели на него так, то только в спину, и только убедившись, что Ахилл их не видит. Редко кто из награждавших его недобрыми взглядами в открытую проживал дольше двух минут – оскорблений, пусть даже и бессловесных, Ахилл не сносил. Здесь же его репутация и его умение обращаться с ксифосом ничего не значили. Ну, убьет он обидчиков – а дальше что? Куда он пойдет, как будет выживать? Впервые за свою бурную, насыщенную опасностями жизнь Ахилл ощутил, что значит быть беспомощным, растерянным и, самое главное, зависимым от кого-то. А ещё – ему впервые пришлось сдерживать свой гнев. Это было унизительно: до сей поры на свете не находилось силы, способной заставить его отступить. Даже жалкий царек Агамемнон – и тот вынужден был выполнять его требования, чтобы удержать в своей армии. Да что там Агамемнон – Ахилл мог посоперничать и со многими богами. А тут простые смертные – и ему приходится удерживать руку, тянущуюся к мечу, потому что он находится под крышей человека, являющегося его единственной надеждой на выживание в этом мире. Никогда раньше Ахиллу не приходилось думать о последствиях своих поступков; он делал то, что велели ему его инстинкт и нрав воина. Он всегда брал всё, что хотел, и никогда ему не приходилось поступаться своими желаниями из-за мыслей о том, что он может ими кого-то оскорбить или чего-то не получить. А здесь вот пришлось научиться. Крайне неприятные ощущения. Они раздражали грека, и он был бы рад никогда их не испытывать. Против воли Ахилл прислушивался к гулу доносящихся из соседней комнаты раздраженных, возмущенных голосов, словно старался понять, что же там происходит, и неприятное беспокойство крепло у него внутри. В гостиной цыганского барона Тагира Алмазова, тем временем, шли бурные дебаты.

– Я говорю – сдать надо. Сами же прекрасно понимаете, что за простого домушника такое вознаграждение предлагать не будут.

– И правда, подозрительно. Кто он, откуда взялся – никто не знает…

– Если за него столько дают, то, наверное, это очень важная шишка. Или же наворотил таких дел, о которых даже подумать страшно.

Вернувшись домой, Лекс узнал, десятилетний Бахти, двоюродный племянник барона, просидевший весь вечер перед телевизором, в огромном рекламном потоке выловил объявление о поиске Ахилла. И не просто выловил, а сообщил:

– А дяденьку, которого вчера раненого привезли, по телевизору показывают.

Разумеется, на слова мальчишки обратили внимание далеко не сразу. У взрослых были свои дела и заботы, так что они отделывались кивками и рассеянным "Да-да…", пока, наконец, мама Бахти не увидела тот самый ролик, про который твердил ее сын. И теперь таинственная персона Ахилла активно обсуждалась на большом семейном совете.

Многие из присутствующих высказывались за то, чтобы сообщить властям о месте нахождения разыскиваемого. Другие, помня о том, что незнакомец спас Гили, сомневались. И те, и другие, правда, сходились во мнении, что личность этого мужчины, без сомнения, подозрительна. Кто он, откуда взялся и даже на каком языке говорит – неясно. К чести присутствующих, солидное вознаграждение, предлагаемое за "сбежавшего из психиатрической клиники буйного пациента", ни разу не прозвучало в качестве довода.

– Может, его к нам заслали? – подозрительно спрашивали одни.

– Что вы тут шпионские страсти раздуваете? – откликались более хладнокровные. – Кому мы нужны, чтобы к нам кого-то засылать? Да и если бы засылали, то выбрали б, наверное, кого-нибудь менее заметного.

– Вы же видите, в объявлении сказано, что он – пациент психиатрической лечебницы. К тому же буйный. В клинике ему будет лучше, чем у нас.

– Буйный – не то слово, – саркастически заметил Гожо, до сей поры молча следивший за развитием дискуссии.