Образ врага

— Простите, Иван Геннадьевич, нельзя. Мне сказали, срочно. Воротынцева, давай быстрей, не копайся.

Аудитория молчала, провожая Алису сочувственными и любопытными взглядами.

— Что случилось? — тихо спросила она в пустом коридоре.

— Не знаю, не знаю, — завуч покачала головой и поджала губы.

— Галина Владимировна, ну пожалуйста, вы ведь знаете.

Они спускались по лестнице на третий этаж. Маленькая, круглая Галина шла впереди, нервно цокала высоченными каблуками. Вдруг остановилась и, развернувшись всем корпусом к Алисе, Произнесла страшным шепотом:

— Телега на тебя пришла.

— Какая телега? Откуда?

— Ну ты дурочку-то не валяй, — Галина прищурилась, — у тебя что, совсем мозги съехали?

— О чем вы? Я не понимаю…

— Как к иностранцу ночами в номер бегать — это она понимает, — быстро, одними губами пробормотала Галина. — Как кубинца до полусмерти избить — это она понимает. О господи, и откуда у тебя столько сил? В чем душа держится? Ты боксом, что ли, занимаешься? — Галина развернулась и быстро зацокала дальше вниз по лестнице.

— Каким боксом? Вы что… — прошептала ей в затылок Алиса.

— Моли бога, чтобы из института не вылететь. Это ж «Спутник», международный лагерь, там стукач на стукаче… Тьфу, никаких нервов на вас не хватит. И не вздумай… — она запнулась и сделала страшные глаза.

Они уже подошли к кабинету. В маленьком темном предбаннике между дверьми, обитыми мягким дерматином, Алиса зажмурилась на секунду. Что за бред? Оказывается, она до полусмерти избила Фиделя… Смех, да и только. Ну какой идиот это выдумал?

Она тряхнула волосами, прогоняя панический детский страх. Она не школьница. Ей двадцать лет. Они не имеют права лезть в ее личную жизнь.

— Заходи, заходи, Воротынцева.

Проректор был солидным, седовласым, с полным гладким лицом. Маленькие зеленоватые глаза глядели на Алису чуть исподлобья. Посверкивали очки в тонкой серебряной оправе, холеные пальцы вертели ручку «Паркер». Проректор слыл демократом, запросто общался со студентами, знал поименно почти всех старшекурсников.

Алиса стояла на ковре посреди просторного кабинета. У нее за спиной маячила кругленькая, испуганная Галина Владимировна. В глубине, в огромном кожаном кресле у журнального столика, сидел еще один человек. Алиса никогда прежде не видела его, а если бы и видела — ни за что не запомнила. Не человек, а серое, расплывчатое пятно. Костюм стального цвета, редкие бесцветные прилизанные волосы. Никакое лицо. Совсем никакое. Только в тусклых маленьких глазках было нечто необычное. Взгляд ледяной и пристальный. Когда на тебя так смотрят, через минуту начинают ныть зубы.

В кабинете повисла тишина. Чтобы немного успокоиться, Алиса стала разглядывать сувениры на полке стенного шкафа. Новенькая строительная каска. Сахарная голова — конус, обклеенный яркой бумагой с надписью «Бабаевский сахарорафинадный завод». Огромный окаменевший каравай, обвитый вышитым полотенцем с витиеватыми буквами «Хай живе…». Бронзовый бюстик Ленина. Чуть запыленный макет Московского Дворца молодежи.

Пауза затянулась. Никто не предлагал сесть ни Алисе, ни завучу. Наконец Галина Владимировна не выдержала и равнодушным голосом спросила:

— Александр Иванович, мне уйти или остаться?

— Идите, — проректор едва заметно кивнул. Когда мягкая дверь за Галиной закрылась, Алисе стало совсем уж зябко и одиноко.

— Ну что, Воротынцева, — с тяжелым вздохом произнес проректор, — что скажешь?

— О чем именно, Александр Иванович? — услышала Алиса свой бодрый голос.

— О чем? О твоем моральном облике, комсомолка Воротынцева. Тебе как лауреату конкурса было оказано высокое доверие. Ты получила путевку в международный лагерь, где отдыхает молодежь не только из социалистических стран, но и из стран капитализма. Ты представляла там не только наш институт, но и весь московский комсомол.

«Он совсем сбрендил, — с тоской подумала Алиса, — он никогда раньше так не разговаривал».

— Твою кандидатуру утверждал комитет комсомола института. Отличница, дисциплинированная, способная девушка. Ты опозорила всех, Воротынцева. И своих товарищей, и свой институт. — Он сделал небольшую паузу, набрал полную грудь воздуха и громко произнес:

— И свою страну!

— Чем? — тихо спросила Алиса. — Чем я опозорила свою страну?

— Ну не надо мне здесь изображать невинность, не надо! Какой позор, — он выразительно покачал головой, — пятно на весь институт!

«Он играет, — думала Алиса. — Он произносит заранее придуманный и заученный текст. Вполне добросовестно, но без вдохновения, даже с некоторой брезгливостью. Интересно, в чем же дело? Ведь не передо мной он так выпендривается…»

Серый человек в углу не произносил ни слова и не спускал с нее глаз. Алисе было противно оттого, что она до дрожи в коленках боится этого серого, но куда противней было наблюдать, как боится его солидный, важный пожилой проректор.

— Ну, что ты молчишь? — Александр Иванович вздохнул, перевел дух. — Скажи что-нибудь. Не стой, как соляной столб.

— Александр Иванович, — проговорила она медленно, спокойно и опять не узнала собственного голоса, — я стою как столб потому, что вы не предлагаете мне сесть.

— Садись, — буркнул проректор, дернув головой.

— Спасибо.

Алиса села и уставилась на серого. Пусть видит, что она его не боится.

— Сигнал о твоем безобразном поведении, Воротынцева, поступил даже не в институт, а в райком партии. Это значит, что я обязан принять самые решительные меры и отчитаться перед бюро райкома. Мне придется поставить вопрос перед комитетом комсомола и перед партбюро о твоем пребывании в институте и в комсомоле. Ты хоть понимаешь, что это значит? Четвертый курс, отличница… Так и будешь молчать? Давай выкладывай, как было дело.

Теперь его голос звучал почти тепло, даже сочувственно.

— Я не знаю, Александр Иванович, что мне говорить. В чем конкретно меня обвиняют?

— В аморальном поведении! В том, что ты ночевала в номере гражданина ГДР, аспиранта Института международных отношений! — теперь проректор почему-то закричал, да так, что даже покраснел от натуги. — Ну? Было такое? Отвечай!

— Было, — спокойно кивнула Алиса, — но мне кажется, это касается только меня и гражданина ГДР. А больше никого.

— Нет, милая моя! Ты ошибаешься! Это касается всех! И вообще, что за тон? Ты охолонись, охолонись, Воротынцева. Мы здесь не в бирюльки играем. Мало того, что ты в открытую спала с иностранцем, ты еще, — он смущенно откашлялся, — ты устроила безобразную драку с другим иностранцем, с гражданином Республики Куба, и нанесла ему тяжкие телесные повреждения.

Проректор перевел дух, откинулся на спинку вертящегося кресла. Алисе даже стало его жалко. Стыдно ему было, бедному, особенно стыдно произносить второе, ну совсем уж абсурдное обвинение.