Образ врага

— Добрый вечер. Вас беспокоит писатель Авангард Цитрус.

— Здравствуйте. Я вас слушаю.

— Сегодня ко мне приходила ваша корреспондентка Вероника Суркова. Мне надо уточнить кое-что в тексте интервью. Скажите, как мне с ней связаться?

— Простите, но у нас нет такой корреспондентки.

— То есть как? А кто же ко мне приходил?

— Как вы сказали? Вероника Суркова? Я попробую узнать, возможно, она работает внештатно, по договору.

В трубке зазвучала приятная мелодия.

— Вы слушаете? — спросил мужской голос через несколько минут.

— Да-да, я здесь. Здравствуйте, — радостно откликнулся Цитрус.

— Заведующий отделом культуры Владимир Николаев. С кем имею честь? Авангард Цитрус.

— Очень приятно. Чем обязан?

Цитрус еще раз повторил свой вопрос.

— Нет. У нас не работает корреспондентка Вероника Суркова и никогда не печатался автор с таким именем. Так что вас кто-то ввел в заблуждение.

Цитрус откашлялся, нервно хохотнул.

— Интересные дела… Что же мне теперь делать?

— Сочувствую, но ничем помочь не могу. Если вас это так беспокоит, обратитесь в милицию.

— Спасибо за совет. Я подумаю об этом, — он смущенно хохотнул. — Кстати, а вы не хотите и правда взять у меня интервью? Ну, хотя бы в качестве компенсации за неприятности.

— Простите, это не входит в наши планы, — ответили ему холодно и серьезно.

— А почему, можно узнать? Я все-таки достаточно известный человек, и вы могли бы…

— Да, вы известный человек. Но наших читателей интересуют люди несколько другого плана. Извините.

Москва, ноябрь 1986 года

Алиса открыла дверь и услышала громкий папин голос:

— Кто ты такой? Нет, скажи мне, кто ты такой? Специалист-кинолог? Или человековед? Ты расист, самый настоящий! Ты делишь людей на породы, как собак! Но и у собак нет лучших и худших пород. Между прочим, дворняги бывают умней и благородней породистых, элитных! А потроха у всех одинаковые! Это я тебе как врач говорю. Никакой голубой крови нет! Все это мерзкая фашистская чушь!

Алиса сняла пальто и сапоги, сунула ноги в тапочки, вошла на кухню. За столом сидел Карл. Год назад они окончательно расстались. Даже КГБ не сомневалось в этом. Ее оставили в покое.

Папа расхаживал по крошечной кухне в рваных шерстяных носках, в синих трениках с обвислыми коленками и старой тельняшке. Он был красный, совершенно пьяный и в первый момент даже не заметил Алису, так завелся от спора.

На столе стояла литровая бутылка «Посольской» водки, открытая банка черной икры, тарелка с толсто нарезанной ветчиной, блюдце с окурками. Карл никогда не приходил с пустыми руками. И сейчас принес всякие деликатесы из валютой.

Он поднялся и шагнул к ней, обхватил, попытался закружить. Она вырвалась из его рук.

— Что ты здесь делаешь?

— Может, ты хотя бы поцелуешь меня, майне либе? Это я, твой Карлуша. Мы тут беседуем с Юрием. У тебя очень хороший отец.

— Папа, ты сошел с ума… Карл, ему нельзя пить. Он вшитый, понимаешь? Ему сейчас станет плохо, надо вызвать «Скорую»!

— Лисенок, не паникуй, — отец неуклюже присел перед ней на корточки, словно она маленькая, и смотрел на нее снизу вверх красными жалобными глазами, — ничего со мной не случится.

— Ты что?! Меня предупредил нарколог…

— Спокойно, доченька, ты, главное, не волнуйся.

— Что значит не волнуйся? Ты же врач, ты понимаешь, что с тобой сейчас будет? — Она схватила со стола бутылку. Там осталось меньше половины.

— Ну, не так много он выпил, — подал голос Карл, — если считать на двоих да с хорошей закуской…

— Ему ни грамма нельзя.

— Можно, можно, — Юрий Владиславович энергично махнул рукой, покачнулся, не удержал равновесия, свалился, опрокинул табуретку, несильно стукнулся затылком о край холодильника.

Алиса кинулась к нему, попыталась поднять за плечи.

— Карл, вызови «Скорую»!

— Не надо никакой «Скорой». — Юрий Владиславович поднялся, кряхтя и потирая затылок. — Лисенок, будь человеком, водочку не выливай, поставь на место. Когда я еще такой водочки выпью? Слушай, Карлуша, ты мне не ответил: кто ты такой, чтобы всех судить?

— Папа, — Алиса подошла к нему, провела ладонью по колючей потной щеке, папочка, посмотри мне в глаза.

— Подожди, дочка. Мы говорим о важных вещах.

— Папа, ты соврал? Ты договорился с Коробцом и он тоже соврал? Тебе не вшили ампулу?

— Коробец пытается лечить меня гипнозом. Мы решили подождать с ампулой, он громко икнул, — водочку поставь на место, а?

— Не беспокойся, — усмехнулся Карл, — я сначала выяснил, можно ли твоему папе пить. Я помню, ты говорила, что собираешься вшить ему ампулу. Он мне сообщил под большим секретом, что никакой «торпеды» пока нет, и только тогда я поставил на стол водку.

— Умный парень, отличный парень твой Карл. Но порет полнейшую чушь. Прямо фашист какой-то! Твой прадед дрался с ними в Первую мировую, твой дед долбал их под Сталинградом, а я вот пью на брудершафт. Хендэ хох, Карлуша! Лисенок, хватит, не дуйся. Сядь и выпей с нами.

Алиса молча поставила бутылку на стол и отправилась в свою комнату, звонить наркологу Коробцу.

— Ну, простите меня, — вздохнул Коробец, выслушав ее гневную тираду. — Я понимаю, получилось нехорошо. Я давно знаю Юру, надо смотреть правде в глаза. Он бы угробил себя, ему опасно вшивать ампулу. Мы сейчас пробуем гипноз…

— Анатолий Сергеевич, ну мне можно было сказать сразу? Я чуть с ума не сошла, когда увидела бутылку.

— Вы слишком остро реагируете. Так нельзя. Положив трубку, она несколько минут сидела в странном, тупом оцепенении. На ее письменном столе в старой керамической вазе стояло семь больших чайных роз. Их тоже принес Карл. По-хозяйски зашел к ней в комнату, налил воду, поставил цветы. Неужели опять все сначала? Завтра позвонят из КГБ или перехватят ее на улице: «Ваши отношения с Майнхоффом восстановились? Замечательно. Продолжим сотрудничество».

Он появлялся и исчезал когда хотел. Она не ждала его. Но каждый раз со жгучим стыдом чувствовала, как замирает сердце. Она говорила: хватит, я не люблю тебя. Мы слишком разные люди. Она давно перестала спорить с ним, не повторяла, что расизм — это неприличная болезнь.

Ему все было смешно и жизнь казалась чем-то вроде огромной уморительной хохмы. Люди с Лубянки выглядели шутами гороховыми, жалкими гномами, которых глупо бояться.

— Я просто болтал в пивной, что все вокруг дерьмо и миром правят старые пердуны. Многие со мной соглашались и слушали с удовольствием. Наши придурки из Штази решили, что я сколачиваю оппозиционную партию. У нас ведь нет диссидентов, мы стадо, еще послушней, чем вы. А нашим чекистам тоже хочется иметь своих Солженицыных и Сахаровых. За неимением лучшего на эту почетную должность избрали меня. Я не против. Я польщен. Но это развлечение долго не продлится. Очень скоро рухнет Берлинская стена, и я специально привезу сюда моток колючки, чтобы повесить на нем этого твоего серого майора Харитонова.