Образ жизни

— Чего ревёшь, мужик. — Новый заведующий довольно быстро навёл порядок. Групповые драки прекратились, счёты сводили тихо. Одного ставили на шухере, в случае чего он свистел или кричал «полундра». С началом учебного года детдомовцев сплотил общий «враг» — поселковые ребята. Враждующие стороны постоянно искали повод подраться, и всё же это больше походило на игру и дальше разбитого носа не шло.

Этой послевоенной осенью Петя пошёл в школу. Прямо перед ним сидела Фая Повышева. Она то и дело вертела головой и две её короткие ржавые косички с вплетенными чёрными шнурками мелькали перед Петей и манили дёрнуть за шнурок. Однажды он так и сделал. Фая сверкнула прищуром зелёных глаз и бросила:

— Отстань, подкидыш, сирота казанская.

Петя дёрнул за второй шнурок: — Какая сирота?

Фая обернулась: — Уймись, еврей чёртов. Подожди, получишь своё.

На перемене, выйдя в коридор, Петя увидел, что трое из его класса исподлобья смотрят в его сторону, а Фая указывает на него рукой и тараторит без умолку. Все четверо двинулись навстречу и главный у них, рыжий Валерка, стал медленно заносить кулак, распаляя себя: — Сейчас умоешься… — С Петей такое уже бывало, он знал за собой эту особенность: мгновенно приходить в ярость и бросаться, не помня себя. Бросок вперёд, кулаком в нос правой, потом левой, головой в живот… Щупленькая детдомовская Маша с криком: «Наших бьют!» побежала в другой конец коридора. Ей навстречу бежали детдомовские любители помахать кулаками, но всё уже было кончено. Варвара Кирилловна крепко держала драчунов за шиворот и подталкивала в класс. Фая бежала впереди и повторяла: — Я скажу, я скажу… Никакие они не сироты, повариха ихняя, Алевтина, говорила, сама слышала, их мамки домой не взяли, а этот ещё еврей. Да, сама видела.

— Что ты видела? — спросила Варвара Кирилловна.

— В журнале на последней странице написано, сами давали отнести… — и осеклась. Сболтнула лишнее.

— Передай матери, что вечером я зайду к вам, — сказала Варвара Кирилловна, — с тобой, Валера, поговорю после уроков, а с тобой, Петя, — в детдоме.

Из школы детдомовцы возвращались гурьбой. Их не задевали. Боялись.

Уроки готовили в столовой. Сперва первые два класса, потом остальные. Петя попытался написать «еврей», но так и не решил, с какой буквы начинается это слово. Отсидев отведенный час, он пересёк двор, юркнул за дощатую уборную и затаился. За уборной забор заменяла ржавая колючая проволока, за проволокой овраг, заросший и тёмный в глубине. Петя подпёр проволоку, прополз под ней и пошёл вдоль оврага задворками посёлка. Школа была не далеко. Петя знал, что там никого нет, только бабка Анфиса убирается, ворочая парты. Он незаметно пробрался в учительскую, нашел журнал первого «Б» класса и стал листать с конца. Вот список, вот Зисман, повёл палец вдоль строчки — еврей. Петя открыл окно и выпрыгнул в палисад.

Варвара Кирилловна пришла после ужина. Села с Петей в столовой и сказала: — Видишь, что бывает, когда дёргают за косички. Тебе всё понятно?

— Ничего мне не понятно. Почему меня домой не взяли?

— Как ты попал в детдом, я не знаю, и Алевтина не знает, а когда люди не знают, они выдумывают.

— А про еврея тоже выдумали?

— Нет, не выдумали. У нас в классе разные дети учатся. Есть удмурты, русские, татары и ты — еврей.

— А кто ещё еврей?

— В классе ты один и в школе, наверное.

— А не в школе?

— Помнишь, врач к вам в детдом приходила? Марию Львовну помнишь? Она тоже еврейка. Все люди одинаковые просто названия разные.

— Как фамилии?

— Верно, Петя, как фамилии.

В воскресенье после обеда Петя лежал на кровати и рассматривал потолок. Им теперь не то, чтобы разрешали ложиться на застланную кровать в одежде, но и не запрещали. В дверь заглянула вездесущая Маша: — Иди, Файка Повышева зовёт. — Это было что-то новое. Поселковые не ходили к детдомовским. Фая стояла в самом конце забора, куда обычно никто не заглядывал. Она манила Петю рукой, не удержалась и крикнула: — Ну, иди быстрей! Во дурак! — и сразу затараторила, — Влетело мне за тебя. Ну, не здорово. Варвара Кирилловна говорит: «Ты бы лучше шефство над ним взяла, чем обзываться».

— Какое ещё шефство?

— Ну, вроде тимуровцев. Мне Лидка книжку про них читала. На вот, пирог с капустой тебе принесла. Ешь!

Пока Петя ел пирог, Фая рассказала, что с войны вернулся Федька, раненый, но живой. Он ещё до войны к Лидке подкатывался, а теперь из дому не выгонишь, и Лидка довольная ходит.

Петя прожевал пирог и спросил: — Какая Лидка?

— Во дурак! Тётка моя, мамкина сестра младшая. Ну, иди. Будет чего ещё, принесу.

Пошла, вернулась: — Валерке нос чуть не своротил. Бешеный какой-то.

В начале октября дождь прекратился. Небо очистилось, повисла паутина, установилось бабье лето. После уроков Фая потянула Петю за рукав:

— Пойдём, Федьку покажу. Трактор чинют с Никитичем.

Лида, Федя и всё, что между ними происходит, постоянно занимало Фаю, ни о чём другом она не могла говорить. Петю больше привлекло упоминание о тракторе. Договорились встретиться после часа, отведенного на приготовление уроков, когда можно будет незаметно отлучиться. Приём этот был отработан и пока действовал безотказно.

У всех в жизни бывают встречи, уготованные судьбой. Гусеничный «Сталинец 65» поблескивал стёртыми траками. Разобранный двигатель тускло отсвечивал шлифованной сталью цилиндров. Детали, инструменты, запах солярки, люди в промасленных спецовках, ветошь, которой вытирали руки… Петя стоял завороженный, а Фая, тем временем, поясняла: — Вот, привела детдомовского, трактор хотел посмотреть, интересуется.

Федор вытер руки, поднял Петю и посадил в кабину. — Поиграй рычагами. — Время шло, Фая нетерпеливо дёргала за штанину. — Ну хватит, пошли. Никитич подошёл, положил руку Пете на плечо. — Приходи один, без сороки.

— Ему нельзя одному. Могут поколотить. У них война, — сообщила Фая.

Пока светило солнце Петя каждый день проползал под проволокой и бежал по оврагу в мастерскую. Он выучился различать гаечные ключи по размерам, узнал названия деталей и инструментов. Никитич или Фёдор роняли: «ключ на двенадцать, разводной, здесь без газового не обойтись», и Петя бежал с ключом от Фёдора к Никитичу и обратно. Ему дали драную спецовку, он вытирал руки ветошью, уходя мыл их с содой, он был счастлив, а счастье, как известно, никогда не бывает долгим. Пошли дожди, в помещении все были на виду, подходящей одежды и обуви тоже не было. Выехали на тракторе уже без него. Эти несколько дней в октябре открыли ему мир по ту сторону ограды, он ещё не тяготился своим положением, но впервые начал думать и сравнивать.

Роман с трактором длился три года — пока Петя жил в Якшур-Бодье. Он долго бегал украдкой, а летом, после третьего класса, Никитич поговорил с капитаном и Пете разрешили «помогать в мастерской». Этим же летом произошли два, как теперь говорят, знаковых события. В мастерской установили подаренный заводом токарный станок «Удмурт» и новенький наждак для заточки резцов. Потекла витая стружка, металл на глазах превращался в болты и гайки, а Никитич, вытирая станок, мечтательно говорил: — Нам бы ещё фрезерный… Петя не отходил от станка пока на нём работали, и дождался своего часа: Никитич одел ему очки, поставил на ящик, подвёл резец и Петя сам, на ручной подаче, перегнал слой стали в стружку. Сила механизмов ощущалась, как собственная сила. Петя запомнил это чувство.

В середине лета на опушке леса разбили табор цыгане. Оказалось, что заколоченный сарай во дворе мастерской, — старая кузница. Цыгане переложили горн, приладили меха, запахло серой, застучали молот и молоток. Петя издали поглядывал в открытую дверь кузницы, не решаясь подойти ближе, пока молодой цыган не позвал его:

— Заходи, пацан, не съедим.

Таинственный пещерный полумрак, хищные на вид инструменты, светящийся послушный металл, непривычный запах железа, кузнецы, как колдуны из сказки… слишком много впечатлений для одного раза. Петя почти на ощупь вышел из кузницы и сел в тени сарая. За спиной молот и молоток вели понятный ему разговор, картина власти человека над металлом всё ещё стояла перед глазами. Жизнь изо дня в день наполнялась содержанием. Петя ещё не раз испытал на себе гипнотическое действие светящегося металла и убаюкивающей беседы молота с молотком. Перед самым началом школьных занятий табор свернули, кузницу заколотили, и лето кончилось.