Образ жизни

Меня всегда занимал вопрос: как удалось старым мастерам, на ощупь творившим железный век, постичь прецизионные процессы и оставить невоспризводимые сегодня шедевры? Воображение моё рисовало затемнённую кузницу и мастера, совершающего обряд рождения булатного клинка. Я завёл разговор о забытых приёмах, Пётр вяло поддакивал, думая о своём, додумал и оживился.

— Похоже, я знаю один такой приём. В цыганской кузнице подсмотрел. Там в углу разные полешки сохли. Помню сосну берёзу, осину, других я не знал тогда. Вечерами после работы молодой цыган щипал лучину и складывал отдельными кучками. На закате, когда стемнеет, они ковали ножи на продажу. Собирали по деревням старые рессоры и выковывали из них ножи разной длины и формы. Под закалку, как я сейчас понимаю, немного перегревали, дожидались сочного красного цвета и калили. Потом они раскладывали ножи на решётке над горном и начинали колдовать. Старик прикладывал к ножам лучины и, по мере их обугливания и воспламенения, молодой передвигал ножи подальше от жара. Я, понятно, не присматривался в какой последовательности он брал лучины, но и так ясно — низкий отпуск.

Этим полным событиями летом было ещё одно: Петю пригласили в гости на пельмени. Пригласила Фая. Подошла к воротам мастерской, заходить не стала, вызвала Петю. В новеньком цветастом платье, в тряпичных туфлях на каблучках и в новом обличье — подстриженная, без косичек она смотрелась старше своих лет. Фёдор крикнул из мастерской:

— Держись, Петруха, это она для тебя так вырядилась.

— Больно надо. Мамка приглашает в выходной пельмени есть. В час ровно. Смотри не опаздывай.

— А меня? — не унимался Фёдор.

— А тебя пусть Лидка угощает.

Петя обрёл дар речи: — Кто меня пустит в выходной?

— Пустят. — Повернулась на каблуках, расклешила платье и пошла.

— Ну, Петька, взялись за тебя бабы, — не то в шутку, не то всерьёз сказал Фёдор.

— Не зевай, парень, — добавил Никитич.

На лай собаки из окна выглянула Фая: — Иди, не укусит.

Петя отворил калитку, пёсик зашёлся в истеричном лае.

— Иди, Иди! Во дурак! Щенка боится. Марш на место! — пёсик затих и завилял хвостом.

Фаина мама протянула руку: — Здравствуй, Петя.

Только сели за стол, пришли Лида с Федей. Федя поставил на стол бутылку водки, Лида достала стаканы.

— У меня на всех больших тарелок не хватит, — развела руками хозяйка.

— Нам можно в одной, — сказала Лида.

— Нам тоже, — Фая подвинулась к Пете. Все засмеялись. Фая смутилась и вернулась на место. Пельмени ели с уксусом под водочку, дети пили брусничный морс. Поели, посидели, попели. Все вместе проводили Петю до детдома.

Чтение давалось Пете с трудом. Фая уже бегло читала, а он всё ещё по слогам. Со счётом всё было наоборот — Петя легко складывал и отнимал в уме, а Фая путалась в пределах ста. В классе она сдвигала тетрадку так, чтобы Петя мог видеть примеры, и записывала ответы под его диктовку. Свободно читать Петя начал в третьем классе. Поздней осенью стоял у окна, облокотившись на подоконник, и смотрел, как роняет листья берёза. Тут же лежала тоненькая книжечка для начального чтения — «Лягушка путешественница». Он открыл её, начал читать и прочёл. Воодушевился, пошарил по комнатам, поспрашивал и нашёл ещё пару тоненьких книжечек из той же серии: про Му-му и про Жучку. В школе попросил Фаю принести книгу, которую ей читала Лида. Эту первую свою книгу Петя читал долго. Прочёл и начал с начала. Попадались незнакомые слова, не всё было понятно, но произошло главное, что отличает читателя, — он жил вместе с героями, с Тимуром и его командой. Днём он носил книгу за ремнём под рубашкой, на ночь клал под матрас. Вернул, попросил ещё что-нибудь и услышал ответ в обычной Фаиной манере: — Ну, забота теперь у меня книжки тебе таскать. Ладно, поищу. Сама я? Не, не читаю, мне бы про любовь что-нибудь, а так скучно.

Варвара Кирилловна похвалила Петю: — Ты заметно подтянулся по чтению, продолжай читать.

— Что читать, если книжек нету, — проворчал Петя.

— О чём ты бы хотел почитать? — спросила Варвара Кирилловна.

— Про войну и чтобы мягкая.

Варвара Кирилловна удивлённо на него посмотрела. Тут же вмешалась Фая: — Ну, без обложки, чтоб под рубашкой носить, а то плакали ваши книжки.

Варвара Кирилловна принесла в детдом несколько книжек небольшого формата, изданных на газетной бумаге. — Не надо их прятать, — сказала она, — пусть все читают.

С этого дня ученики разных классов стали приносить книги — потрёпанные, иногда без начала и, что самое обидное, иногда без конца. Варвара Кирилловна отдавала их Пете, а он относил в детдом. Так попала к нему «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви» [3] . Петя прочитал заглавие и отдал книгу Фае.

Алевтина остановила Фаю в хлебном магазине. Она несколько раз вызывала Петю по просьбе Фаи и всё собиралась «прочистить ей мозги»:

— Ты, подруга, особенно-то губу не раскатывай. Красавчик твой последний год здесь доживает. Улетит скоро птичка.

3

«Дикая собака Динго, или повесть о первой любви» — Автор Р.Фраерман.

— Куда улетит?

— Известно куда — в дальние края. У них одна дорога — из детдома в ремесленное, там армия подойдёт, а после армии, где служил там и останется. Приберёт его к рукам черноглазая. Всё расписано, подруга, как по нотам, — Алевтина перевела дух и засмеялась.

— А почему черноглазая? — спросила Фая с вызовом.

— Такие они, положат глаз, и пропал мужик. Очи чёрные, очи жгучие… знаешь?

— Знаю. Больно надо.

Весной объявили, что детей переведут в Ижевск, а детдом закроют. Местные парнишки обрадовались, Петя загрустил. Здесь он уже нашёл своё место, прижился как-то и за оградой друзья появились. Кто заменит ему Никитича, Фёдора, Фаину семью. Жизненный опыт был ещё мал. Неизвестность пугала.

В день отъезда ребята бесцельно слонялись по двору, бродили по комнатам, выглядывали в распахнутые ворота — ждали машину. Фая подошла со стороны оврага, высмотрела и выманила Петю.

— Поехал, значит. Книгу забыла отдать. Почитай. — Она протянула обёрнутую в газету повесть о первой любви. За обложкой лежал конверт, а в нём записка с адресом и предложением писать письма.

Петя отступил на шаг: — Зачем она мне. Оставь себе.

Фая не ожидала отказа. — Лида с Федей осенью распишутся. Хватит, нагулялись, — она вновь протянула книгу, — возьми, может поумнеешь.

Петя заупрямился, отступил ещё на шаг, сказал:

— Прощались уже. Пойду я.

— Иди, иди! Дурак! Идиот! Урод проклятый!

Петя повернулся, пошёл, услышал: «Изверг! Еврей чёртов!», — и не оглянулся. В спальне опустился на голую кровать, посмотрел на ряд солдатских вещмешков с именами, выведенными химическим карандашом, и закрыл глаза. Задремал, его разбудили, когда пришла машина.

Глава 3

О годах, проведенных в ижевском детдоме, Пётр не любил вспоминать. Воспитатели требовали послушания, учителя добивались успеваемости. Подростки тяготились своим положением, ухитрялись добывать курево, не упускали случая выпить, если представлялась такая редкая возможность, враждовали с городскими, сводили счёты со своими, словом, жили, а сознание определяло бытие.

На стене висел пожелтевший Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах СССР», вводивший мобилизацию молодёжи в возрасте 14–16 лет в ремесленные училища и школы ФЗО. Указ обязывал «… ежегодно призывать до 1 миллиона подростков мужского пола для обязательного профессионального обучения». Рядом помещалась выписка из Указа от 28.12.40 г. За нарушение дисциплины и самовольный уход из училища можно было загреметь в детскую колонию. Об этом заведении были наслышаны, и никто туда не стремился. Узаконенная эксплуатация детского труда не смущала детдомовцев. Многие, и Петя в том числе, ждали этого часа с надеждой. Закончив кое-как седьмой класс, Петя сменил детдом на интернат, и его стали учить профессии токаря-фрезеровщика.