Образ жизни

Татьяна Михайловна взяла Пётра за руку. — Вы этого хотите?

— У нас ещё будет время всё обсудить, — ответил Пётр и обратился к Людмиле: — Ты оставишь картину Татьяне Михайловне?

— Только запакую, — ответила Людмила и встала. — А потом честные гости… — Гости стали прощаться с пожеланиями и приглашениями.

Нам постелили на полу. Зинуля прильнула ко мне, зевнула и уже сквозь сон сказала: — Хорошо посидели, душевно.

Утром все ещё спали, когда Пётр вышел на кухню и застал там Эсфирь Соломоновну. Она сидела у окна, прижав к уху «Спидолу», и вслушивалась в обрывки фраз, пробившихся сквозь завесу глушилок.

— У нас лучше слышно, — сказала она и опустила приёмник.

Пётр сел рядом. — Американский журналист написал книгу о становлении государства Израиль, издали книгу в Лондоне, купили из-под полы в Варшаве и провезли через границу мне в подарок. Книга называется «Эксодус» — исход. Я привёз её, чтобы прочитать вам. Она на английском.

Эсфирь Соломоновна поставила приёмник на окно. — Ира рассказывала мне твою историю, но без таких подробностей.

— Она ещё не знает о книге, как и о многом другом, что осталось в прошлой жизни.

— Знаешь что? Сегодня все разъедутся. Спеку что-нибудь, заварим чай и почитаем. Я люблю читать вечерами и ночью. В доме тишина, все спят, стану коленями на стул, облокочусь о стол и читаю, пью чай и читаю.

Весь день провожали. Вечером собрались вокруг стола, пили чай и слушали Петра. Его первый вечер в кругу семьи.

Глава 18

Ирина осталась улаживать формальности, связанные с переездом, Пётр вернулся в Ижевск. В почтовом ящике его ждала записка: «П.И., срочно свяжитесь с директором». Телефоны нам ещё не установили. Вечно занятый или неисправный таксофон висел в гастрономе. Не рядом. «Подождёт до утра», — решил Пётр и поднялся к себе. Дело и впрямь не было срочным. Срочно требовалось взять под козырёк — здесь и далее по начальству. Директор вручил Петру папку. — Из главка передали. Тебе лично. Просили не тянуть с ответом. — Пётр перелистал переписку, дошёл до листка с поручением и печатью «На контроле».

— А образцы где?

— Вот они, на столе, — директор указал на два прутка не длиннее карандаша, — всё, что от них осталось.

Пётр повертел в руках образцы, вернул их на стол. — Соглашайтесь.

— Ты хоть знаешь с чего начать?

— Понятия не имею.

— Подумай. Не справишься — всех подведёшь и себя — в первую очередь.

— Люди же делали, а мы чем хуже?

Директор указал на телефон. — Звони.

Как обычно, за время отсутствия скопились разные дела, письма и поручения. Папку и образцы Пётр взял домой. Приготовил ужин, вымыл посуду, сварил кофе, устроился в кресле и открыл папку.

Мы уже уложили Катю, сидели рядом у телевизора, как два голубка. В десятом часу раздался звонок, мы переглянулись. Я пошёл открывать и впустил Петра.

В Париже прошла Европейская выставка режущего инструмента. Среди прочего были выставлены прутки из быстрорежущей стали с двумя внутренними спиральными каналами. К примеру, внутри прутка длиною шесть метров и диаметром двадцать миллиметров симметрично относительно продольной оси располагались два спиральных канала диаметром два миллиметра. Прутки предназначались для изготовления спиральных свёрл с каналами внутри перьев. По каналам непосредственно в зону резания поступала смазочно-охлаждающая жидкость. Так просто и элегантно решалась вечная проблема удаления стружки, охлаждения и смазки режущих кромок. Европейская новинка могла ещё долго оставаться незамеченной, если бы из той же Европы не начали поступать обрабатывающие центры, оснащённые свёрлами с внутренними каналами. С другими свёрлами новое оборудование работать не желало. Купил станок — и «посел» на сверло. Кому положено достали образцы прутков, другие кому положено распорядились наладить производство. По накатанной схеме образцы попали в головной отраслевой НИИ, который, в силу своей специфики, не знал, что с ними делать, и направил поручение в другой институт, оставив себе немного экзотической продукции. В технический футбол играли около года, откусывая по кусочку от образцов и добросовестно добавляя к переписке всесторонне обоснованный отказ. Так обглоданные прутки и разбухшая переписка попали, наконец, по назначению — на нашу кухню.

Мы разглядывали прутки и строили разные предположения.

— Переходи ко мне, — сказал Пётр, — бери эту тему и настраивайся на диссертацию. Ничем другим я тебя загружать не буду.

У Зинули заблестели глаза. — А мне здесь ничего не отломится?

— Не знаю. Может и отломится. Я пока ничего не знаю. Начинай исследовать образцы, а мы займёмся поиском. Покопаемся.

— Ну вот, — вставил я, — без меня меня женили.

— Неужели откажешься? — Зинуля встала. — Поставлю чайник.

— Не откажусь, — успокоил я её, хотя особого подъёма не испытывал. Я понимал, что такие предложения бывают, возможно, раз в жизни, был благодарен Петру за интересную работу, но диссертация… Большой и никому не нужный труд, особенно после того, как всё будет сделано и опубликовано. Мы не первый день были знакомы. Пётр догадывался, о чём я думаю.

— Лучше книжечку почитать? — спросил он, глядя на меня.

— Это уж точно, — ответил я.

— О чём это вы? — обеспокоено спросила Зинуля.

Пётр подвинул ко мне папку. — К сожалению, у нас с тобой нет иного способа получить вознаграждение за свой труд.

— К сожалению, — сказал я и взял папку.

Пётр заново отремонтировал квартиру, сменил часть мебели, освободил полки для книг Ирины, поехал и привёз её. По этому поводу Надежда Георгиевна опять устроила званный обед.

Вместе с Ириной в нашу жизнь вошли её книги, вкусы и привычки. Когда отведенные ей полки, помимо медицинских книг, заполнили томики стихов, справочники и определители, приоткрылась дверь в её внутренний мир, и я спросил Петра: — Вы понимаете друг друга?

— Мы хорошо разговариваем и хорошо молчим.

Я вздохнул. — Завидую.

В апреле семьдесят третьего у нас родилась Машенька, а через месяц мы поздравили Ирину и Петра с Павликом. В этот раз Зинуля тяжело переносила беременность, нервничала, мы с Катей понимающе переглядывались и старались не поднимать головы. После родов сразу начались проблемы с молоком. Его и Кате досыта не хватало, а Машенька и вовсе сидела на голодном пайке. Ночью она плакала, мы носили её по очереди, не высыпались, раздражались, и круг замыкался. Родился Павлик, Ирина стала сцеживать излишки молока для Маши на ночь, а позже начала кормить её и днём.

Вопреки моим ожиданиям, жёны наши подружились. Зинуля, которая ничего не держала в себе, выплёскивала эмоции, лишь только они накапливались, и спокойная, погружённая в себя Ирина мирно проводили дни. Вечерами, отстояв очередь за молоком, мы с Петром толкали перед собой коляски и рассуждали, что неплохо бы Зинуле выйти на работу и взяться за обещанную ей задачку. Уходя в декрет, Зинуля взяла с нас слово, что мы дождёмся её. Мы тянули, сколько могли, она это понимала и завела разговор о яслях. Ирина не дала ей договорить, отрезала тоном врача: — Даже и не думай. Не раньше года. Пока оставляйте со мной, а там что-нибудь придумаем.

Это время я вспоминаю всегда одинаково: Ирина с раскрытой книгой на коленях и два свёртка по бокам — справа Павлик, слева Машенька. Так и Ирина оказалась приобщённой к работе, которую мы выполняли сообща. «Семейный подряд», — шутили мы иногда, хотя к этому времени тема расползлась по лабораториям и институтам.

Итак, мы снова работали вместе. В лаборатории к тому времени трудились два десятка инженеров и три кандидата. Мне предстояло стать четвёртым. Я в самом начале очертил рамки этих записок — только о близких мне людях и немного о себе. Поэтому я не останавливаюсь на участии Петра в работах, которые вели сотрудники лаборатории, не отдаю дань времени, украденному всевозможными заседаниями, не задерживаюсь на улаживании семейных и жилищных проблем сотрудников, беседах с их жёнами и встречах с наркологами. Было и такое. Порой только этим Пётр и занимался, лишь урывками выполняя работы, которыми руководил.