Образ жизни

— Переживаешь? Себя винишь?

Мама ответила в сердцах: — Бог с ними. Посмотри на Зиночку — ангелочек белый.

Надежда Георгиевна вздохнула. — Все невесты ангелы…

— Знаю. Это не про нас, — и она сделала отстраняющий жест рукой.

— Чур меню! — рассмеялась Надежда Георгиевна и обняла маму.

Я не стал смущать их своим присутствием, повернулся и увидел испуганное Зинулино лицо. Перед отъездом тёща доверительно сообщила мне: «С твоей женой так — сколько вбил, столько въехал». Она и вбивала, пока могла. А я не хочу. Постепенно наша размолвка стала видеться в ином свете: она оберегала свой хрупкий домик, боялась соблазна и ветра перемен, защищалась и срывалась на привычный с детства лексикон. Говорят: любит, жалеет и жалеет, значит, любит. У меня одно не вытекало из другого. Сейчас я только жалел.

Катю уложили спать на диване. Мы с Петром выпили по рюмке, гоняли чаи и лениво перебрасывались словами. Часов в одиннадцать постучалась Зинуля.

— Хватит гостить. Идите домой. Спать пора. — Она взяла Катю на руки, я поплёлся следом. На лестнице Катя проснулась, обняла Зинулю за шею и повторила её фразу с её же интонациями: — Ну вот, опять ты всё испортила, — и снова уснула.

О походе я больше не заговаривал, только спросил Петра: «У тебя есть запасной вариант, если мы не сможем поехать?» Он меня успокоил. Виктория остановила меня на фабрике-кухне.

— Терёхина знаешь? — Я не знал Терёхина. — Знаешь. Собкор. Его все знают. Из заводской многотиражки. Шебутной такой. Ну да ладно, не в нём суть. Я им печатаю немного. Вчера приходил за материалом, говорит, твоя обещала писать о водном походе. Будут печатать в нескольких номерах с продолжением. Вот баба! Всюду успевает!

В конце июня мы вылетели в Москву. Ирина должна была ждать нас у справочного бюро на Киевском вокзале. Она увидела нас, глаза её вспыхнули, лицо осветилось, и я понял Петра.

Зимой Пётр связался с Брянским клубом туристов, и ему прислали карту с описанием маршрута. Перед отъездом он позвонил в клуб, поблагодарил за информацию и попросил инструктора, оказавшегося у телефона, помочь с приобретением плоскодонки. Паренёк-инструктор, как и обещал, ждал нас в клубе, рассказал, что присмотрел для нас лодку и почти договорился с хозяином. Лодка давно лежала на берегу, рассохлась, старая краска облупилась, сквозь щель, прямо посредине днища, проросли бледные стебельки. Лодку перевернули, живность, нашедшая под ней приют, недовольно зашевелилась. Пётр с инструктором ушли, мы устроились на траве, Зинуля сказала тоскливо:

— Может, вернёмся, пока не поздно. Думаете, это корыто поплывёт? — обратилась она к Ирине.

— Думаю, он знает, что делает, — тихо ответила Ирина.

Пётр вернулся с вёслами, черпаком и облезлым спасательным кругом. Паренёк пожелал нам счастливого плавания и ушёл.

— Пока всё идёт по плану, — бодро сказал Пётр, — идите за продуктами, посудой и далее по списку, а я займусь плавсредством. Поешьте в городе.

— Я могу чем-то помочь? — Ирина указала на лодку.

— Конечно, уже одним своим присутствием, а лучше пройдись вдоль берега, собери щепки для костра.

Когда мы вернулись с нагруженными рюкзаками, лодку уже вымыли, просушили и заканчивали конопатить. У самой воды на двух кирпичах в большой консервной банке тяжело вздыхала смола. Зинуля расстелила на траве газеты и «накрыла стол». — Что ж вы в городе не поели? — спросил Пётр. Зинуля улыбнулась, по-моему, впервые за день, жестом хозяйки пригласила всех к «столу».

— Мы же команда. Когда я увидела эту посудину, мне аж худо стало, — сообщила она с полным ртом. — А теперь вроде ничего.

— А я ожидал увидеть нечто похуже, — ответил Пётр, — доски не сгнили, а остальное поправимо.

Пока смолили снаружи и изнутри, стало смеркаться. Наконец погрузились, Пётр сел на вёсла лицом к носу, чтобы держать лодку в фарватере, и мы тронулись. Зинуля устроилась на корме с толстой тетрадью спецкора, Ирина сидела на носу, поглядывала на Петра, он на неё, а я на них. Ещё в поезде я спросил Петра:

— Ирина — это серьёзно? — Он молча кивнул. — Ты уже говорил с ней?

— Зачем? Если взаимно, само собой получится. Поплывём по течению, река вывезет.

Теперь мы плыли по течению, и они смотрели друг на друга.

Дубовую рощу по правому борту мы увидели, когда уже совсем стемнело. Лодку оставили размокать, поставили палатку и уселись вокруг костра.

— Кто рискует, тот что, Зинаида Николаевна? — спросил Пётр.

Зинуля махнула на него рукой. — Знаю, знаю…

— А раз знаешь… — Пётр достал из рюкзака бутылку и вручил её Зинуле. Суматошный день закончился. Отпуск начнётся завтра.

Вдоль низкого берега тянулись скошенные заливные луга. Желто-зелёные травы сохли на солнце, источая тёрпкий аромат. Мы заполнили лодку сеном выше сидений, улеглись на пахучую постель и забыли про стоянки, палатку, смену дня и ночи и обо всём на свете. Река меняла направление, отмечая повороты песчаными пляжами. Мы останавливались, нежились на бархатном песке, что-то стряпали, что-то ели… Ранние привозы: масло жёлтое, как солнце, в хрустящих капустных листьях; сметана густая, как масло; ряженка в глечиках и овощи, хранящие запах сырой земли.

Мимо проплывали светлые дубовые леса без подлеска, меловые обрывы, густо начинённые гнёздами стрижей, сёла на высоком берегу, княжьи города, низведенные судьбой до рядовых райцентров, — Трубчевск, Новгород-Северский… Стоп. Здесь я должен вернуться назад.

Выспавшись днём на душистом сене, Пётр напрашивался на ночную вахту и не спешил будить меня — наслаждался густой тёплой ночью и неслышным скольжением в таинственную темноту. Из сёл до утра доносилось пение. Молодые голоса пели вечные песни. Ирина проснулась, лежала с открытыми глазами, смотрела на звёзды, слушала шелест воды и далёкое пение. «Небо незмiряне, всипане зорями, — що то за божа краса!» Она приподнялась на локте, посмотрела на часы. — Тебе давно пора смениться.

— Такую ночь нельзя пропустить.

— И мне не спится. Песни тревожат. — Села напротив.

— Я тут размечтался. Представил, что ты и дети спите… Даже вёсла стал тише опускать.

— Сколько детей?

— Двое.

— И мне снятся двое. Мальчик и девочка.

Пётр перестал грести. — А если серьёзно?

— Я серьёзно.

Он протянул к ней руки, она дала ему свои. Лодку снесло в тень высокого берега. «Я пригорну тебе до свого серденька, а воно палке, як жар.»

— Я не сказал про любовь.

— Скажешь, когда не сможешь не сказать.

Утром красиво открылся Новгород-Северский. В город решили идти по очереди.

— По-моему, между ними ничего нет, — сказала Зинуля, когда мы взбирались по крутому склону, — только смотрят друг на друга, как дети. На обратном пути мы ещё издали увидели Ирину и Петра. Они сидели рядом на корме, свесив ноги.

— Ну, прямо детский сад. Ещё бы за ручки взялись, — фыркнула Зинуля. Мы подошли и они обернулись на наши голоса.

— Мы решили пожениться, — сказал Пётр. — В свидетели пойдёте?