Образ жизни
Шрифт:
— Куда улетит?
— Известно куда — в дальние края. У них одна дорога — из детдома в ремесленное, там армия подойдёт, а после армии, где служил там и останется. Приберёт его к рукам черноглазая. Всё расписано, подруга, как по нотам, — Алевтина перевела дух и засмеялась.
— А почему черноглазая? — спросила Фая с вызовом.
— Такие они, положат глаз, и пропал мужик. Очи чёрные, очи жгучие… знаешь?
— Знаю. Больно надо.
Весной объявили, что детей переведут в Ижевск, а детдом закроют. Местные парнишки обрадовались, Петя загрустил. Здесь он уже нашёл своё место, прижился как-то и за оградой друзья появились. Кто заменит ему Никитича, Фёдора, Фаину семью. Жизненный опыт был ещё мал. Неизвестность пугала.
В день отъезда ребята бесцельно слонялись по двору, бродили по комнатам, выглядывали в распахнутые ворота — ждали машину. Фая подошла со стороны оврага, высмотрела и выманила Петю.
— Поехал, значит. Книгу забыла отдать. Почитай. — Она протянула обёрнутую
Петя отступил на шаг: — Зачем она мне. Оставь себе.
Фая не ожидала отказа. — Лида с Федей осенью распишутся. Хватит, нагулялись, — она вновь протянула книгу, — возьми, может поумнеешь.
Петя заупрямился, отступил ещё на шаг, сказал:
— Прощались уже. Пойду я.
— Иди, иди! Дурак! Идиот! Урод проклятый!
Петя повернулся, пошёл, услышал: «Изверг! Еврей чёртов!», — и не оглянулся. В спальне опустился на голую кровать, посмотрел на ряд солдатских вещмешков с именами, выведенными химическим карандашом, и закрыл глаза. Задремал, его разбудили, когда пришла машина.
Глава 3
О годах, проведенных в ижевском детдоме, Пётр не любил вспоминать. Воспитатели требовали послушания, учителя добивались успеваемости. Подростки тяготились своим положением, ухитрялись добывать курево, не упускали случая выпить, если представлялась такая редкая возможность, враждовали с городскими, сводили счёты со своими, словом, жили, а сознание определяло бытие.
На стене висел пожелтевший Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах СССР», вводивший мобилизацию молодёжи в возрасте 14–16 лет в ремесленные училища и школы ФЗО. Указ обязывал «… ежегодно призывать до 1 миллиона подростков мужского пола для обязательного профессионального обучения». Рядом помещалась выписка из Указа от 28.12.40 г. За нарушение дисциплины и самовольный уход из училища можно было загреметь в детскую колонию. Об этом заведении были наслышаны, и никто туда не стремился. Узаконенная эксплуатация детского труда не смущала детдомовцев. Многие, и Петя в том числе, ждали этого часа с надеждой. Закончив кое-как седьмой класс, Петя сменил детдом на интернат, и его стали учить профессии токаря-фрезеровщика.
Подросток, выросший в казенном доме, не тяготился жизнью в интернате. Петя не стеснялся новенькой формы, не чувствовал себя парией, напротив, любовался собой в зеркале, с фуражкой и без неё. Началась работа на станках, Петя ожил и повеселел. Он буквально прирос к станкам, разговаривал с ними, смазывая и убирая, научился улавливать среди ровного шума ворчливые и недовольные ноты. Мастера отмечали прилежание, хвалили его, хотя на самом деле это было нечто иное, подмеченное Никитичем, Федей, кузнецами… На втором году обучения Петя узнал про автошколу при ДОСААФ. Пошёл и был принят. Тоскливыми оставались только выходные и праздники.
В шестнадцать лет он отнёс в милицию справку из Як-Бодьинского поселкового совета и получил паспорт, выданный на имя Зисмана Петра Ивановича, 1938 года рождения, еврея, место рождения не установлено.
Из училища Петя попал на Ижмаш. Перед распределением мастер сказал ему: — Просись в инструментальное производство. Там тебя научат работать на всех станках. — Пете дали хорошую характеристику и рекомендовали, как способного рабочего. Его определили в один из инструментальных цехов, и он вступил в самостоятельную жизнь — с небольшой зарплатой, койкой в рабочем общежитии и долгожданной свободой, которой он не умел распорядиться. В общежитии, в основном, жила молодёжь. Дни рождения, свадьбы, проводы в армию… для «пьянства без причин»[4] времени не оставалось. Петя заметил, что девушки не обходят его своим вниманием. С одной из них у него состоялся интересный разговор. Они сидели в парке над прудом, как-то к слову пришлось, и она сказала: — Ты и на еврея то не похож. Они все важные, просто так не подойдёшь. А ты ничего, свой парень. Может ты и не еврей?
— Не знаю. Я вроде подкидыша, говорили, не взяли меня из роддома.
— Ну, тогда ты точно не еврей. Уж чего только я про евреев не слышала, но чтоб они детей своих бросали…
— А что ты слышала?
— Разное болтают. Мы для чего здесь сидим? — и она потянулась к Петру. Это был уже не первый случай, когда в нём не признавали еврея. Сомнения эти ни к чему не вели. У него не возникало желания выяснить, кто же он на самом деле.
Весь первый год самостоятельной жизни Пётр пребывал в состоянии эйфории. Идя на смену среди тысяч таких же, он испытывал душевный подъём, приятное чувство причастности к чему-то большому и важному. Он не замечал обречённости в опущенных плечах, следов многолетней усталости на лицах, его не угнетала однообразно тёмная одежда, вохра, бесцеремонно обыскивающая кого ей вздумается… После проходной он шёл мимо цехов металлургического завода. В окнах видна была феерическая картина
разливки стали, прокатные станы жадно заглатывали светящиеся полосы, выходя из валков, металл безвольно падал на пол и полз, извиваясь. После вечерней смены Пётр часто задерживался у открытых окон — в ночи эти картины завораживали и будоражили одновременно. Впереди были три года, отпущенные ему до призыва, и виделись они в розовом свете. Сквозь те же розовые очки смотрел он на молодую красивую учительницу, когда она подошла к его станку и стала уговаривать продолжить учёбу в вечерней школе: — От вас ничего не требуется, только назовите мне ваш табельный номер, остальное мы возьмём в отделе кадров. — «Я просто не мог ей отказать», — оправдывался Пётр, направляясь в школу, когда друзья звали развлечься. В заводской вечерней школе рабочей молодёжи требования были не высокие, знания приобретались не глубокие, аттестат получали все, кто хотел, и это уравнивало их в правах со всеми, желающими учиться дальше. Три года Пётр не замечал бега времени. Задумался и оглянулся, когда его сверстники один за другим стали покидать общежитие. Прошёл осенний призыв, потом весенний, Пётр решил, что про него забыли, и пошёл в военкомат. Дежурный офицер выслушал его, порылся в картотеке и сказал:— Поедешь в школу сержантов учиться на механика-водителя боевых машин. Даром тебя в ДОСААФ готовили? Наберём команду и вызовем. Иди работай.
Пётр не скрывал своей радости. Офицер был приятно удивлён и пожал Петру руку. В те годы армию ещё не разъедала дедовщина и простые парни, вроде Петра, охотно шли служить.
После трудностей и неприятностей первых месяцев службы, Пётр усвоил правила очередного общежития. Казарма подкупала чистотой — никто не валялся на его койке и не брал «поносить» его одежду. Петю не грызла тоска по дому, он не расстался с любимой девушкой и не терзался сомнениями, дождётся ли она его, не писал и не ждал писем. Его привязанностью стали танки. В редкие свободные минуты он шёл на танкодром и мысленно проходил препятствия — здесь отпустить акселератор, а здесь добавить… Он ничего не читал, скучал на политзанятиях, нехотя учил уставы и ждал своего часа. Пётр с первого раза одолел все препятствия и дальше только наращивал скорость. В конце учёбы он с гордостью проделал и аккуратно обшил дырочку для знака механика-водителя третьего класса и отбыл для дальнейшего прохождения службы в кадрированную дивизию, расквартированную в светлом сосновом лесу на берегу Днепра. Там он впервые вошёл в большую реку, подставил тело сильному течению тёмной воды, понежился на тёплом прибрежном песке. Смуглый от рождения, он быстро покрылся ровным загаром, кончики густых чёрных бровей выцвели до пшеничной жёлтизны. Нежданно-негаданно он оказался на земле его предков.
Петру предстояло поддерживать технику в рабочем состоянии и совершенствоваться в искусстве вождения. Он стал водителем танка командира взвода — лейтенанта, недавно прибывшего на эту должность из училища. Прошло немного времени и их сблизило желание постичь мастерство вождения с прибором ночного видения. В армии, наконец, пригодились водительские права Петра. Его часто отправляли за продуктами, строительными материалами или с личными поручениями офицеров. Во время таких поездок молодые люди становились Алексеем и Петром, а о службе напоминала только форма и внушительного вида армейский грузовик. На втором году службы произошло событие, ещё больше сблизившее их.
Над дивизией постоянно висела угроза неожиданных визитов командующего. Маленький учебный самолёт замечали, когда он уже шёл на посадку. Командующий появлялся в расположении полков раньше их командиров. И начиналось… Желая уберечь себя от этой напасти, на танкодроме надстроили вышку и оборудовали постояный пост с рацией. На этот раз самолёт прилетел в густых сумерках. Командующего интересовало ночное вождение. Он достал хронометр и лично следил за кружением машин по танкодрому. Экипажи оказались неплохо подготовленными, командующий подобрел, выделил машину под номером тридцать один и распорядился: — Освободите танкодром и пусть покажут на что способны. — Командир полка передал команду и от себя добавил: — Жми! — Алексей передал команду и тоже добавил от себя:
— Спокойно, Петя, покажи класс. — Пётр прошёл круг, пошёл на второй, когда последовала новая команда:
— Лейтенант, займите место водителя.
Командующий захлопнул крышку хронометра. — Молодцы! Первый класс! Командир полка счастливо улыбался, комдив пригласил командующего «перекусить», офицеры облегченно вздохнули, а Алексей и Пётр стали водителями первого класса — комдив понял слова командующего буквально.
Старшина-сверхсрочник так прокомментировал это событие: «Вот жид пархатый, и тут всех обскакал». Старшина этот не упускал случая пройтись по поводу национальности Петра и ввернуть «жид» к слову и просто так. Пётр уже знал, что евреев здесь не жалуют, хотя и не понимал почему. Старослужащие предупреждали его: со старшиной лучше не связываться, рассказывали, как года два тому один лейтенант «начистил ему харю», но старшина так и остался на своём складе, а лейтенанта загнали на Камчатку. Подозревали, что старшина стукач и сторонились его. Однажды Петру пришлось везти старшину на армейский склад.