Обреченность
Шрифт:
Бургомистр внимательно слушал каждое его слово, согласно кивая головой.
— Вам надо как можно скорее организовать бордели для военнослужащих вермахта и наших союзников. Вы хорошо поняли меня?
— Всенепременно, — вытянулся бургомистр.
В станицах выбрали и назначили старост. Провели набор в полицию.
Открыли два борделя.
С помощью крестьян убрали пшеницу, подсолнечник, кукурузу и сахарную свеклу. Собрали урожай яблок. Часть раздали крестьянам, остальное немцы оставили на нужды гарнизона и отправили в Германию. Вспахали землю, засеяли озимые.
Приезжавшие
По ночам за городом слышалась стрельба, расстреливали цыган, евреев, подпольщиков, заложников. По вечерам немецкие офицеры прогуливались с местными девушками по центру города. В городе открылся кинотеатр, где показывали немецкое кино.
По ночам у дверей борделей горели красные фонари. Там обслуживались немецкие солдаты и унтер офицеры.
Офицеры обслуживались на квартирах. Обслуживающий персонал набирали из из местных. По соображениям соблюдения режима секретности в город их не выпускали.
Для союзников — итальянцев, румын, мадьяр были предусмотрены отдельные дома терпимости. Попроще. Победнее. С более некрасивым персоналом. Казаки обслуживались в тех же домах, что и союзники.
Но казаки любили подраться и скандалы происходили часто. Седьмого ноября, как раз в день Великой Октябрьской революции между казаками и румынами произошло что-то более серьезное чем обыкновенная драка. Ночью рядом с борделем послышалась отчаянная стрельба. На крыльце заведения матерился раненый казак. С криками и свистом примчались конные казаки, подхватили своего товарища и умчались прочь
Нетрезвых румын арестовал подоспевший немецкий патруль. Организованно отступившие казаки выпив еще, двинулись штурмовать публичный дом для немцев.
Через час арестовали и их.
В связи с тем, что в городе находились на отдыхе фронтовые части, повысили нормы «выработки» для проституток. Они должны были обслуживать по 20—25 клиентов в день.
Капрал Штайнер жаловался своему земляку, Эриху Клюге, бывшему учителю из Кельна:
— Эти русские женщины жутко закомплексованы. Никакой фантазии. Во Франции у меня была подружка, Мари. Ты представляешь она кончала уже от того, что я клал руку ей на грудь. А эти русские лежат как бревна.
Я вчера использовал свой талон, но моя нимфа была худа и неуклюжа, как велосипед. Впрочем это не помешала мне использовать все три презерватива. Ха-ха-ха!
Капрал предавался воспоминаниям. Вздыхал.
— Даааа! Франция, это были лучшие месяцы в моей военной жизни. А теперь русский бордель, где после проститутки надо мазать член какой-то вонючей дрянью.
Ефрейтор Клюге утешал:
— Мазать свой член это еще не самое страшное, что совершает солдат на войне. Это так, к слову. Гораздо хуже, когда нас заставляют превратить в бордель целую страну, и мы, солдаты великой Германии пускаем по кругу девочек-школьниц, и старух далеко за восемьдесят.
После того как на вокзале в деревянной уборной под досками нашли убитого финкой немецкого ефрейтора, в центре города построили еще и
большой туалет с надписью на русском и немецком языке: «Только для немецких солдат».Шли дни. Возвращались казаки, дезертировавшие из Красной армии и те, кто прятался от советской власти.
Среди казаков пошли разговоры, что раз большевистская власть закончилась, на территории Войска Донского надо вводить казачье самоуправление, выбирать атамана.
Иногороднее население притихло, как будто его и не было.
Прошло две или три недели. В сентябре 1942 года на казачьем сходе избрали штаб Войска Донского во главе с полковником Ерофеем Васильевичем Павловым.
Он тут же обратился к немецкому командованию с просьбой, разрешить организацию строевых сотен и полков для борьбы против Сталина. Немцы дали неофициальное согласие и разрешили вооружать казачьи части трофейным советским оружием.
Павлов, поехал по станицам Белокалитвинского района агитировать казаков.
Камышовые крыши казачьих куреней станицы Екатериновская выглядывали из густых зарослей деревьев. За тополями и кривой акацией прятались плетни.
Павлов сидел в углу на колченогом стуле, с тоской посматривал в окно. Его исхудавшее, давно не бритое лицо с опущенными углами рта говорило о крайней усталости.
В комнате расположились, где кто сумел, десятка два казаков. На широкой лавке возле окна, искоса посматривая то во двор, то на улицу, сидел станичный атаман.
Павлов перевел на него взгляд:
— Ну, станичники! Что будем делать?
Атаман поднял голову, прищуренными глазами обвел присутствующих.
— Походного атамана выбрать - раз! — Загнул один палец. — Конную сотню сформировать - раз! Вооружить - два! На присуде казачью власть установить! — Три! Правильно я гутарю?
Казаки зашевелились, загалдели:
— Давно пора!
— Чего там мусолить!
Павлов поднялся с места.
— Ну вот и очень хорошо. Давайте прямо завтра круг и проведем. У нас сегодня вроде казаки от всех станиц. Вот пусть и оповестят казаков по всем хуторам.
На следующий день как в старь с улицы ворвался тревожный гул набата.
Из дворов, на ходу надевая на головы фуражки шли казаки. Иногородние, с хмурыми лицами нерешительно выглядывали из-за плетней и из-за занавесок окон, не решаясь выйти на улицу.
Около здания станичного правления уже собралась большая толпа. Густой, тяжелой волной плыл в воздухе набат. На крыльцо станичного правления в сопровождении помощника и других казаков вышел Павлов. На его плечах серебрились погоны, на боку в потертой кобуре висел наган.
Окинув пристальным взглядом притихшую толпу, он шепнул что-то писарю. Тот опрометью бросился с крыльца и скрылся в толпе. Набат смолк. Павлов, поправив кобуру, шагнул вперед.
— Господа станичники! — голос его звучал властно, словно он командовал сотней. — Пришел наш час, большевики бегут...
В группе стоящих у крыльца казаков началось движение. Кто-то из них крикнул:
— Сволочь белогвардейская!
На них зашумели пожилые казаки:
— Замолчите, бисовы дети! Дайте человеку договорить.